«Какаду»

Только теперь, оказавшись на перроне в радиусе света, излучаемого низко висевшими фонарями, я почувствовал облегчение, хотя оно и не принесло мне ни успокоения, ни радости — ведь мне предстояло еще несколько часов езды поездом, где любая стоянка могла оказаться новой западней; я по-прежнему был готов к худшему, но теперь ясно сознавал, что в любом положении, каким бы оно ни было, я все же буду менее беспомощным, чем в темной зарешеченной комнатке «Какаду», из которой, если бы меня в самом деле окружили полицейские, я едва ли выбрался бы, поэтому, оценивая нынешнее свое положение, я не мог не испытывать известного удовлетворения.

Затерявшись в толпе пассажиров, я стоял на перроне и ждал Монтера; конечно, меня тревожило, как бы его не заметил Волк: раз он уже однажды стрелял в Монтера, такая встреча могла плохо кончиться.

Неожиданно мне пришло в голову, что только благодаря счастливому стечению обстоятельств Монтер и я не стали врагами, ведь легко могло случиться, что меня преследовал бы Монтер, а я преследовал бы Монтера, и в этом не было бы ничего сверхъестественного. Я никогда прежде не интересовался политикой и в первые годы оккупации и подпольной борьбы так плохо разбирался в политической ситуации, что не слишком ясно представлял, к какой партии хотел бы принадлежать и в рядах какой подпольной армии хотел бы сражаться. Только благодаря случаю я оказался на стороне левых, однако случай мог привести меня и в лагерь националистов, и в этом не было бы моей вины, ибо в то время я был как слепец, даже не представлял себе, что в моей стране так много людей, стремившихся спасти Отечество, не понимал, какое множество мутных течений бывает порой у реки, на волне которой я очутился, — вот почему мне подумалось, что только благодаря счастливой случайности я не стал врагом Монтера, а боролся вместе с ним против Волка и его друзей из НСЗ.

За минувшие годы мне пришлось многому научиться, узнать такое, о чем раньше и не подозревал. До войны я жил в мире несколько нереальном, поэтому вначале должен был учиться всему заново, начинать жизнь с азов, словно я только что родился, а рядом не было никого, кто бы руководил моими первыми шагами, предостерег бы от мелей, на которые все время доводилось натыкаться, не было никого, кто помог бы мне найти собственный путь, я всегда был страшно одинок, и одиночество это в конце концов окончательно отдалило меня от людей, сделало недоверчивым, молчаливым, скрытным, заставляло так тщательно прятать свои мысли и чувства, что в шутку меня окрестили Отшельником. Возможно, этим полуироническим прозвищем, свидетельствовавшим об известном разочаровании во мне, я был обязан одной из тех женщин, с которыми спал, но которым никогда не принадлежал полностью; впрочем, это не имело существенного значения — кличка пристала ко мне, и с тех пор для всех близких знакомых я оставался Отшельником, а для товарищей, с которыми потом сблизился в общей борьбе, был Хмурым, но ни те, ни другие не знали меня по-настоящему.

Да и сам я не отдавал себе полностью отчета в том, кто я; и если бы меня спросили, каков я на самом деле, наверно, не смог бы дать точного ответа, ибо знал, кем хочу быть, но не знал, что представляю собой сейчас; мне надо было преодолеть еще немало ступеней и пройти через много тяжких испытаний, каждый день я вел строгий учет своим успехам и поражениям и был предельно суров и требователен к самому себе, всегда я требовал от себя больше, чем от других, но, когда во время ночных раздумий подводил итоги пережитому, на моем счету всегда оказывалось больше неудач, нежели настоящих успехов, нередко случалось, я был на грани краха, и если до сих пор еще не потерпел полного поражения, в том не было ничьей заслуги.