«Какаду»

На мостовой, неподалеку от него, валялась опрокинутая набок повозка. Рядом лежала убитая лошадь. Ошеломленный, он смотрел то на нее, то на повозку, а когда перевел взгляд на середину мостовой, заметил круглую железную печку с высоко задранной трубой. Словно печку вынесли из рушащегося дома и осторожно поставили посреди улицы. Но когда взгляд скользнул выше, его вдруг захлестнуло исступленное веселье, он засмеялся сперва потихоньку, потом громче, пока не почувствовал на лице слезы, и бросился бежать в диком переполохе по обочине улицы, почти на каждом шагу спотыкаясь о щебень и дымящиеся головешки, наконец, ослепнув от слез, почти не различая дороги, рухнул в глубокую воронку от бомбы. Падал, вытянув перед собой руки, головой вниз, вслед сыпались камни и земля со стенок воронки; и в этот момент, судорожно вцепившись в чемодан, он опять ужаснулся, подумав, что будет заживо погребен в этой яме. Когда же скатился на дно, земля перестала сыпаться. С минуту лежал неподвижно. Неожиданное падение оглушило его. Тело ныло от ушибов, но боль по-настоящему дала себя знать, лишь когда он поднялся и сделал одно-два движения. С трудом выбрался наверх. В нескольких метрах от злополучной воронки он глянул еще раз в глубь улицы и торопливо отвернулся: даже с такого расстояния сразу бросилось в глаза то, что заставило его бежать в приступе истерического возбуждения и внезапной гадливости, — клок человеческого тела висел на верхушке ржавой трубы. Прибавив шагу, он круто свернул в ближайший переулок.

Его до предела измотала дорога, все эти «возвышенности» и «холмы», выросшие в течение одной ночи на улицах, города, усиливающаяся жара. Он глянул на часы: потная ладонь все еще сжимала их. Был ровно полдень. Он поднял голову, посмотрел поверх руин и увидел полуразвалившуюся колокольню собора, прекрасный силуэт которой, стрельчатый и стройный, еще недавно возвышался над городом. «Века… — подумал он с горечью. — Века… и один налет уничтожил все, что их пережило».

Ближайшей улочкой он свернул к собору и вскоре оказался на людной и шумной площади. Остановился возле нее и некоторое время недоверчиво смотрел на огромную толпу, беспокойно клубящуюся среди обугленных домов, неподалеку от высоких стен собора. Бездомные, больные, потерянные расположились лагерем под открытым небом, среди сваленных в кучу чемоданов, узлов, матрасов и перин, детских колясок и кастрюль. Измученные женщины сновали у развалин; и тут ему вдруг стало понятно, что эти женщины кружат около своих домов. «Им уже некуда возвращаться, — подумал он с дрожью, вспомнив собственный дом. — Но что они там ищут?» Он почувствовал болезненный спазм где-то возле сердца. Поставил на землю чемодан, сел на него, спрятал часы в карман жилета и осторожно стал массировать ладонью грудь в том месте, где нарастала боль. Вскоре боль прошла. Он сразу почувствовал себя лучше. Достал сигарету. Закурил. Нервно затягиваясь дымом, наблюдал за ближайшей кучкой людей; не шевелясь, сидели они на своих узлах и молча смотрели перед собою, отрешенно или же ошарашенно, словно еще и сейчас переживали события минувшей ночи. Ему было не до сочувствия к этим бедолагам — где-то в глубине сознания его точила тревожная мысль, что такова, возможно, и его судьба. И если он что-то и чувствовал в эту минуту, так только ненависть.

На площадь въехали два грузовика с полевыми кухнями. К ним тут же пристроилась длинная очередь. Первый раз за этот день людям начали раздавать горячую еду. Среди развалин началась лихорадочная суета — прибывало все больше погорельцев. Он решил идти дальше, поднялся с чемодана, но в ту же минуту к нему подошел какой-то старик, небритый, грязный, и попросил спичек. Он молча подал их старику. Тот зажег недокуренную сигару, а потом, возвращая коробок, неожиданно сказал:

— Благодарю вас, господин Хольт.

Он с изумлением посмотрел на старика.

— Вы знаете меня?

Тот кивнул головой.

— Я и вашу мать знал… — сказал он тихо.

— Она умерла…

— Знаю, — сказал старик. — Оно и к лучшему — не дожила до такого времени…

Хольт вытащил из пачки сигарету. «Все-таки я слишком много курю», — подумал он и спрятал сигарету в карман. Пристально взглянул на старика.

— Жертв много?.. — спросил он.

— О, да… — сказал, саркастически усмехаясь, старик. — Надеюсь, весьма много…

— Что такое? — удивился Хольт, совершенно сбитый с толку. — Вас это радует?!

— Нет, — спокойно ответил старик. — Не радует, но и не огорчает. Говоря «надеюсь», я думал о конце. Потому что каждая такая ночь нас приближает к концу…

— И к смерти…

Старик пожал плечами.

— Это не самое плохое, что нас может ждать. Говоря о конце, я имел в виду также и смерть. Сегодняшней ночью погибло тысячи две…

Хольт снова подумал о своем доме.

— Убийцы! — вырвалось у него с яростью, в приливе внезапной ненависти.

Старик внимательно взглянул на Хольта.

— Да, — согласился он бесстрастно. — Вы хорошо это сказали — убийцы. Убили моих кошек. У меня было шесть кошек, и ни одна не уцелела. Я теперь совершенно один…

Хольт посмотрел на него с жалостью и сочувствием.