«Какаду»

У меня появилось ощущение свободы, радостного возбуждения и внутренней дерзости. Я любил рискованную игру, но с самого ее начала бывал страшно возбужден и меня трясло как в лихорадке; наверно, поэтому игра никогда не приносила мне полного удовлетворения; даже выигрывая, я не испытывал настоящей радости, но на этот раз все было по-другому, наконец все было так, как должно быть. Впервые за много лет я отправлялся в путь, готовый не только к любым, самым неожиданным событиям, но и к любым, самым тяжелым испытаниям, которые помогли бы мне полностью освободиться от неверия в себя, и я подумал, что на этот раз мой самый верный и надежный друг, на которого в прошлом я рассчитывал больше всего, сейчас, пожалуй, мне уже не нужен. Если хочешь проверить все до конца, убедиться, на что ты способен, если стремишься доказать самому себе, что ты свободен — полностью свободен, — эта маленькая, величиной с горошину, ампула с цианистым калием становится балластом, от которого нужно как можно скорее избавиться. Теперь уже мою судьбу не будет решать маленькая стеклянная ампула. Решено: доведись мне умереть под пытками, лучше погибнуть либо с ясным сознанием собственного краха — если они сломают меня и уничтожат мое человеческое достоинство, — либо с сознанием полной независимости человека, над которым никто не властен.

Но я не хотел умирать — я страстно стремился жить! Передо мною всего лишь четыре часа отчаянного риска, а когда все это кончится, когда минует всякая опасность и груз будет передан по назначению, я снова, как всегда, окажусь в сочельник в доме пани Марты и проведу его при свете елочных свечей, за накрытым белой скатертью столом. А по другую сторону стола я увижу худенькое личико Юлии, ее большие зеленые глаза будут внимательно следить за каждым движением моих рук, искать на моем лице следы только что пережитых волнений — зоркие глаза любящей девушки, чувство которой растет с каждым годом. Я снова думал о Юлии, я все чаще и чаще думал о ней. Через три года Юлия будет взрослой и вступит в жизнь, а я ничего так страстно не желал, как уберечь ее от суровых жизненных испытаний, через которые прошел сам. Хотелось уберечь ее от первых разочарований, от лжи и подлости, с которыми так часто доводилось сталкиваться, уберечь все то чистое, доброе и благородное, что было свойственно ей, помочь сохранить мягкость, сердечность и впечатлительность, от которых мне самому пришлось отречься, чтобы убивать.

Я взглянул на сидевших вокруг стола товарищей, и меня поразила их сдержанность, они сидели молча, неподвижно и бесстрастно, впрочем, я легко мог догадаться, что сейчас чувствовали эти молодые парни, которых, так же как и меня, с тревогой ждали где-то в этот рождественский вечер незнакомые мне женщины. Потом я перевел взгляд на Монтера, вполголоса разговаривавшего о чем-то с Грегори. Оркестр играл за стеной попурри из венских вальсов Иоганна Штрауса. Сунув пальцы в верхний карман пиджака, я нащупал маленькую стеклянную ампулу, вытащил ее и, положив на ладонь, стал с интересом рассматривать, как будто только сейчас увидел ее впервые. Небольшая, пузатая, тщательно запаянная с обеих сторон, она была наполнена белым, похожим на сахарную пудру порошком. На моей ладони она выглядела совсем безобидно, но стоило положить ее в рот и раздавить зубами, как мгновенно свершилось бы то, к чему постоянно и неотвратимо приближал нас бег времени.

— Что это у тебя?

Я поднял голову и взглянул на стоявшего передо мной Монтера.

— Цианистый калий…

— Где это ты его раздобыл?

— Купил.

— Где?

— Не спрашивай. Все равно не достанешь.

Монтер взял у меня из рук ампулу и стал внимательно ее рассматривать.

— Это верно, что цианистый калий пахнет горьким миндалем?

— Не знаю. Не имею об этом ни малейшего понятия. Никогда не нюхал. Но если это тебя так интересует, можно сейчас разбить ампулу и проверить.

— Жалко. На какое-то время надо ее приберечь. Еще может пригодиться.

— Теперь уже нет.

— Ты так уверен?

— Мне, во всяком случае, она уже не понадобится.

— В самом деле?

— Да. Если хочешь, могу тебе это подарить.

— Ты серьезно?

— Вполне.

— Не хочешь же ты сказать, что решил избавиться от этого как раз сегодня?

— Ты угадал. Насчет моего решения.

— Не понимаю, — произнес Монтер неуверенно. — Ведь такая ампула здорово помогает в работе.

— Я тоже так думал. Еще несколько часов назад я рассуждал точно так же. Но сейчас уже нет. Сейчас я так не думаю. Эта ампула только мешала бы мне…

— Что случилось, Хмурый?

— Ничего. Я хочу только знать.

— Что знать?

— Все. Хочу знать все и до конца…

Монтер посмотрел на меня испытующе и недоверчиво, словно раздумывал, можно ли принимать мои слова всерьез, потом пожал плечами и, не говоря ни слова, спрятал ампулу в карман, в такой же, в каком я ее так долго носил, — в верхний наружный карман пиджака. Повернувшись к своим товарищам, он решительно заявил:

— Ну, ребята, нам пора…