Какая гадость эта ваша рыба-фугу

Всё решилось назавтра под вечер – в четверг накануне той пятницы, когда в газете должна была появиться очередная разгромная статья Уиллы Франк. Элберт сидел за столиком в глубине полутемного зала своего ресторана и ломал голову над своим меню. Он почти не сомневался, что сегодня вечером она нагрянет с её третьим и последним визитом к нему, но по-прежнему не имел малейшего понятия, каким образом ему исправить положение. Долгое время он сидел снедаемый отчаянием и лишь рассеянно наблюдал за тем, как Торри шарит трубкой своего пылесоса под передними столиками. Позади него на кухне варились соусы, жарился телячий филейный край, Мари пекла хлеб, а Фульхенсио складывал дрова для гриля. Поглазев на Торри, наверное, добрых минут пять, он окликнул её. –Торри! – гаркнул он сквозь гул пылесоса. – Торри, выруби-ка эту хрень на минутку, будь добра!

Гул сменился зудом, затем тишиной. Торри подняла глаза.

– Этот чувак, как там его, Джок? Что ты о нём знаешь? – бросив взгляд на своё исчёрканное меню, он снова поднял глаза. – В смысле, ты, случайно, не знаешь, что он любит пожрать?

Торри прошаркала к нему через зал, почухивая ёжик волос на голове. На ней была обшарпанная фланелевая рубаха, которая была ей велика на три размера, а под левым глазом у неё красовалось сальное пятно. На миг она застыла, зажав кончик языка в уголке рта и задумчиво нахмурив брови. – По-моему, он любит простые блюда, – наконец ответила она, пожав плечами. – Хорошо прожаренный бифштекс, картошка в мундире, отварной зеленый горошек и тому подобное – словом, то, что обычно готовила ему мать. Ну, знаешь, жратва ирландской голытьбы?

***

Тем вечером Элберт был занят – ужасно занят, зал был набит битком, – но когда в четверть десятого Уилла Франк с её Вкусологом степенно вошли к нему, он был полностью готов к их встрече. Для них были забронированы места (конечно же, на вымышленное имя – М. Кэвил, два места) и Эдуардо мгновенно смог их усадить. Запыханно вбежав на кухню со знакомой как сигнал тревоги фразой на губах: – Она здесь! – он тут же выпорхнул обратно с напитками: один бокал вина «Гленливет» неразбавленный и один бокал пива. Элберт даже не поднял на него взгляд.

На плите же у него стоял один маленький сотейник. А в сотейнике этом яростно кипели три грубых сморщенных картофелины с их нетронутыми глазками и девственно-грязной кожурой, вместе с которыми в бурлящем кипятке танцевало всё содержимое полукилограммовой банки дисконтного зелёного горошка «Мазер-Хаббард». За работой Элберт что-то бубнил себе под нос, обжаривая кусочки морского окуня с креветками, крабами и морскими гребешками в большой сковороде, шинкуя чеснок и лук-порей, как следует разглаживая лопаткой слой паштета из гусиной печени по поверхности круглого куска бифштекса. Когда минут через двадцать всё ещё не отдышавшийся Эдуардо ввалился в дверь с заказом Уиллы и Джока, Элберт взял у него желтую бумажную полоску и ничтоже сумняшеся разорвал её надвое. Грянул момент истины.

– Мари! – заорал он. – Мари, быстро! – он скорчил в её адрес свою безумнейшую гримасу, гримасу человека, цепляющегося за клок травы на самом краю пропасти.

Мари остолбенела. Поставив на стол свой коктейль-шейкер она вытерла руки о фартук. В воздухе запахло бедой. – Что такое? – охнула она.

Проблема была в том, что у него закончилась икра морского ежа. И рыбное фюме для соусов. А Уилла Франк заказала филе морского окуня в икре морского ежа. Дорога была каждая секунда – Мари должна была сгонять в японский ресторан Эдо-Суши-Хаус и занять у Грега Такэсью достаточно продуктов, чтобы продержаться этим вечером. Элберт предварительно позвонил туда и договорился. – Гони, гони! – взывал он, заламывая свои большие бледные руки.

На долю секунды она опешила. – Но это же на другом конце города – на это уйдёт час, если повезёт.

Тут его взгляд наполнился мольбой: «Вопрос жизни и смерти». – Лети, – умолял он. – Я задержу её.

Как только за Мари захлопнулась дверь, Элберт взял Фульхенсио за локоть. – Я хочу, чтобы ты ушёл на перерыв, – крикнул он сквозь шипение спрея. – На сорок пять минут. Нет, на час.

Фульхенсио уставился на него из темных щёлочек его ацтекских глаз. Затем он расплылся в широкой улыбке. – No entiendo (Не понимаю), – отозвался он.

Элберт жестами объяснил ему, что надо сделать. Затем он указал на часы, после чего Фульхенсио закивал утвердительно и ушёл. Насвистывая мелодию одной из любимых песен покойной матушки «Core ‘ngrato» (Неблагодарное сердце), Элберт неспешно отправился к мясному морозильнику, откуда извлёк глубоко замороженный, испещрённый серыми прожилками хряща и жира кусок, который купил сегодня днём в местном филиале торговой сети «Сейфуэй» – огузочный стейк, как они называли это, – по цене чуть более пяти долларов за кило. Он содрал с него полиэтиленовую обёртку, выбрал самую крупную свою сковороду и, включив под ней на всю катушку жар, бесцеремонно кинул мёрзлый кусок мяса в её распалённые черные недра.