Какая гадость эта ваша рыба-фугу

Эдуардо как заведенный сновал между кухней и залом, даже не имея времени спросить о причинах одновременного отсутствия Мари и Фульхенсио. Он вынес в зал бифштекс Россини, филе морского окуня в икре морского ежа, телячий филейный край, натертый шалфеем и кориандром, угорь по-венециански, и финиковый суп Элберто; занёс в кухню грязные тарелки, набитые объедками вилки, замазанные сливочным маслом и губной помадой винные бокалы. Из сковороды на передней конфорке валил огромный столб дыма, а Элберт всё насвистывал.

И тогда, в момент очередного неистового забега Эдуардо через кухню, Элберт поймал его за руку. – Вот, – сказал он, сунув тарелку ему в руку. – Отнеси-ка это спутнику мисс Франк.

Эдуардо ошарашенно уставился на блюдо в своей руке. На тарелке, сервированной со всей изысканностью дешевого комплексного обеда, вместе с тремя вареными картошками в мундире и кучкой дисконтного зеленого горошка возлежал огромный шмат мяса, по форме сильно смахивающий на толстую доску, с виду столь же твёрдую и гладкую как рубочная колода и чёрную как дно сковороды.

– Просто доверься мне, – сказал Элберт, провожая огорошенного официанта к двери. – Да, и вот ещё что, – добавил он, сунув в руку Эдуардо бутылочку кетчупа, – непременно подай блюдо с этим.

Как ни сильно было его искушение прильнуть к дверному окошку, Элберт подавил его. Вместо этого он убавил огонь под своими сотейниками, пригладил волосы у висков и начал считать – медленно, как в игре на школьном дворе – до пятидесяти.

Не успел он дойти и до двадцати, как в дверь ворвалась Уилла Франк, неотразимая в своём итальянском трикотажном томатно-красном платье. За ней со страдальческой миной на лице и умоляюще разведенными руками плёлся Эдуардо. Вскинув голову, Элберт выпятил грудь и подтянул своё бочкообразное пузо под белоснежными просторами фартука. Легким взмахом руки он отпустил Эдуардо и повернулся к Уилле Франк с натянуто-постной улыбкой кандидата в президенты. – Прошу прощения, – обратилась она к нему каким-то невыразительным брюзжащим голосом, когда Эдуардо исчез за дверью. – Это вы здесь шеф-повар?

Он молча продолжал считать: двадцать восемь, двадцать девять.

– Я лишь хотела вам сказать, – она так волновалась, что еле выговаривала слова, – что я ещё никогда, никогда в жизни не …

– Ш-ш-ш, – зашипел он, приложив палец к губам. – Всё нормально, – проворковал он голосом не менее расслабляющим и проникновенным, чем массаж спины. Затем, осторожно взяв её за локоть, он подвел к столу, который поставил между плитой и рубочной колодой. Стол этот был застелен белоснежной скатертью и украшен посудой из первоклассного хрусталя, фарфора и серебра высшей пробы, которые он одолжил у своей матери. У стола стоял один стул, на скатерти была одна салфетка. – Садитесь, – пригласил он.

Она отстранилась от него. – И не подумаю! – ответила она резко и её чёрные очи сверкнули подозрением. В движении трикотажное платье облегло её тело туго словно леотард, а каблуки застучали по линолеуму. – Вы же знаете, да? – спросила она, отодвигаясь от него. – Знаете, кто я?

По-медвежьи громадный, неуклюжий и невозмутимый Элберт стал двигаться вместе с ней словно бы в танце. Он ответил ей кивком головы.

– Тогда зачем вы ..? – Ему легко было представить себе мерзкий образ осквернённого им бифштекса, витающего перед её взором. – Ведь это ... это же равносильно самоубийству.

Словно из ниоткуда в руке Элберта возник сотейник. Он настолько приблизился к ней, что сквозь тонкую эластичную ткань своего фартука стал осязать рельеф её платья. – Тихо, – промурчал он. – Не думайте об этом. Не думайте вообще. Вот, – сказал он, приоткрыв крышку сотейника, –понюхайте это.

Она уставилась на него так, словно не понимала, где находится. Бросив взгляд на дымящийся сотейник, она снова глянула ему в глаза. Он заметил лёгкий непроизвольный импульс в её горле.

– Кольца кальмара в чесночном соусе, – нашёптывал он. – Попробуйте хоть одно.

Аккуратно, не сводя с неё глаз, он поставил сотейник на стол, выудил из соуса одно колечко и поднес его к её лицу. Её губы – полные чувственные, как он теперь увидел, а вовсе не те тонкие скудные полоски кожи, как ему казалось раньше, – затрепетали. Затем она чуть вздернула подбородок и её ротик приоткрылся. Он стал кормить её как птенчика.

Сначала кальмарами: первый, второй, третий кусочек. Следующим был сотейник с лобстером и лапшой тортеллини в густом масляном шафрановом соусе. Она чуть ли не слизывала соус с его пальцев. На этот раз, когда приглашая её сесть, он взял своей большой рукой её за локоть и подвёл к столу, она повиновалась.