Какая она, Победа?

Хорошо, что рядом свои, ошские, ребята: школьный учитель Гена Ахсанов, геолог Паша Зайд, свои, теперь уж свои, фрунзенские ребята: столяр Володя Кочетов, инженер-геофизик Ольгерд Ленгник, студент-дипломник института физкультуры! Володя Аксенов. Вокруг могучие фирновые взлеты, нестерпимо медленно, нехотя они уходят вниз, под ноги, уступая место над головой лишь космически-черному, ослепительно яркому небу.

На 6800 заболел Володя Кургашов. Он даже не смог идти, и его пришлось тащить на себе. Сразу почувствовали, насколько губительна может быть высота, как мал у человека запас сил, прочности, насколько надо всегда быть вместе, одним кулаком, от начала и до конца. И еще почувствовали, что маленькая живая крохотка, несоизмеримо микроскопическая рядом с громадной белой горой и именуемая человеком, эта крохотка может многое.

Джан-Туган. Миша Хергиани

В Джан-Туган он попал на следующий год. Думал, после Памира, семитысячных высот пика Ленина вряд ли что удивит, тем более Кавказ, исхоженный альпинистами вдоль и поперек.

Пижоны ползают на Кавказ, Тянь-Шань нас к себе зовет! — поется в одной из лагерных песенок. Пижоны придумали эту песню. Разве горы могут быть виноваты, если влекут к себе тысячи людей? Толя привык к суровой обнаженности Тянь-Шаня, к мертвенной неуютности сыпучих памирских круч. Но Кавказ! Какими щедрыми могут быть горы, какими неожиданными могут быть снега и люди, и оледенелые отвесы стен, вздымающиеся, казалось, прямо из гущи буйно рвущихся к солнцу кавказских лесов! Как устоять перед зовем горной тропы, горной вершины, сверкающей над лесом, как праздничный леденец? Как не понять, почему именно здесь, на Кавказе, сделаны первые в нашей стране восхождения, выстроены первые альпинистские лагеря? Здесь все дышит альпинизмом, все замешено на вечной и бескорыстной любви к горам!

И вновь он испытывал чувство благодарности к судьбе, когда узнал, что командиром его отделения будет Миша Хергиани. Известный скалолаз и альпинист, Миша был прост, весел и трудолюбив. Ни тени заносчивости, похлопывания младших по плечу, картинной, назойливой галантности по отношению к девушкам. Миша обладал талантом относиться к своей популярности почти так же, как старый, умудренный жизнью крестьянин относится к своей громогласной, суетливой и недалекой старухе, терпя ее, жалея, отмалчиваясь, поглядывая на нее с юморком, вполглаза и всегда оставаясь самим собой.

Надо было подойти и познакомиться. Но Миша всегда в окружении друзей, да и кто ты такой, Балинский? Так и не подошел. Даже сторониться начал, чтобы самому не подумать о себе, что, дескать, с дружбой набивается к такой знаменитости.

На одном из первых занятий, когда Миша показал свои приемы передвижения по сложным скалам, Толя что-то хмуро проворчал.

— Не понял? — переспросил Миша.

— Я говорю, вот ведь французы, — начал издалека Балинский, — какие туфли делают! Где б нам достать? Тоже б полазили!

Миша улыбнулся. На нем были французские скальные туфли, их подошвы из губчатой резины прихватывали скалу, как присоски. Приятная обувь. Хорошо ходить по скалам. Куда ногу поставил, там стоит. Что ж, заслуженный мастер спорта Михаил Виссарионович Хергиани, наверное, имел право на такую малость — проводить занятия не в тяжелых триконях, в которых были его подопечные, а в легких туфлях.

На следующее утро Хергиани пришел в триконях. И снова улыбнулся.

Той улыбкой, когда сразу ясно, мелок душой человек или щедр. Потом Миша смотрел, как Балинский проходит маршрут, и по тому, как смотрел, как реагировал, Толя понял: Миша его «засек». Да, Мише понравилось. Едва Толя отстегнул страхующую веревку, Миша подошел, и они поговорили.

Толя рассказал о детстве, о Сулейманке, Миша — о родной Сванетии. Им было легко понимать друг друга. Очевидно, потому, что симпатия была взаимной.

Миша назначил Балинского старостой. Теперь Балинский готовил скалы к занятиям, навешивал перила, веревки, и Миша мог быть спокоен: все будет сделано надежно. Но и после этого Балинский старался не обременять Мишу своими посещениями — все же это Хергиани! И тогда Миша приходил сам и говорил с ним о горах. Он любил горы до безрассудства. Он коллекционировал все мало-мальски интересные маршруты. Он говорил, что его очень занимает проблема юго-западной стены пика Коммунизма и что, если удастся организовать экспедицию, пусть Толя не сомневается, место ему в этой экспедиции найдется.

Иногда в чей-нибудь день рождения ребята собирались и украдкой посылали нарочного за сухим вином. Вино называлось «бормотухой».

Сидели за полночь, разговаривали вполголоса, чтобы никто не услышал, — бормотали. Но Миша все равно догадывался о полуночных бдениях и обижался:

— Чего прячетесь, меня не позвали?

— Ты тренер. Начальство!

— Какой я тренер! Я такой же, как вы…

Он должен был сводить их на Эльбрус. Не сводил. Уехал на Тянь-Шань с экспедицией грузинских альпинистов на пик Победы. Сходили на Эльбрус без него, и все последние дни пребывания в Джан-Тугане только об этом и говорили: как-то Миша? На Победе?