Какие они разные… Корней, Николай, Лидия Чуковские

Судьбу обэриутов и их учителя 21 марта 1932 года решила выездная сессия Коллегии ОГПУ.

Самое суровое наказание было определено Туфанову – 5 лет концлагерей. Поэт провел за колючей проволокой более года. 25 мая он был освобожден по инвалидности и поселился в Новгороде, где работал заведующим Историческим кабинетом в Педагогическом институте.

Бахтерев получил 3 года ссылки.

Хармсу сначала дали 3 года концлагеря. Но через несколько месяцев, которые писатель провел в Доме предварительного заключения, приговор был смягчен: концлагерь заменили на ссылку. Ее Хармс отбывал в Курске, вместе с Введенским, которого сразу приговорили к трехлетнему лишению права проживать в Ленинграде, Москве и других крупных городах СССР. Обоим поэтам удалось вернуться в Ленинград в конце осени 1932 года.

Через несколько дней после их возвращения, 21 ноября, Чуковский записал в дневник:

«…Был у меня милый Хармс. Ему удалось опять угнездиться в Питере. До сих пор он был выслан в Курск и долго сидел в ДПЗ. О ДПЗ он отзывается с удовольствием; говорит: “прелестная жизнь”. А о Курске с омерзением: “невообразимо пошло и подло живут люди в Курске”. А в ДПЗ был один человек – так он каждое утро супом намазывался, для здоровья. Оставит себе супу со вчера и намазывается… А другой говорил по всякому поводу “яснопонятно”. А третий был лектор и читал лекцию о луне так: “Луна – это есть лунная поверхность, вся усеянная катерами” и т. д.

В Курске Хармс ничего не писал, там сильно он хворал. – Чем же вы хворали? – “Лихорадкой. Ночью, когда, бывало, ни суну себе градусник, у меня всё 37,3. Я весь потом обливаюсь, не сплю. Потом оказалось, что градусник у меня испорченный, а здоровье было в порядке. Но оказалось это через месяц, а за то время я весь истомился”.

Таков стиль всех рассказов Хармса».

Интересная деталь. Обвинение по делу обэриутов было подписано В. Р. Домбровским – мужем Г. Д. Левитиной, той самой «Генриэтты Давыдовны», к которой обращено приведенное в воспоминаниях Николая Чуковского стихотворение Олейникова.

Цезарь Вольпе

Почему же Чуковская не заметила ареста сотрудника и авторов детского сектора ленинградского отделения «Молодой гвардии»? Дело в том, что она в это время была поглощена собственными проблемами. Лидия Корнеевна вспоминала:

«В ту пору, в 30-м, в 31-м году, была я больна физически и угнетена душевно. Не до научных новостей и новооткрытых талантов. Жизнь моя казалась мне изувеченной навсегда и непоправимо.

Я не жила, я ожидала писем из Крыма, от родителей. Мурочка, моя маленькая сестра, умирала от туберкулеза в Крыму, в Алупке, безо всякой надежды на спасение. Мне бы туда, к ним и к ней, но ехать – сил нет: в августе я ожидала ребенка, да и хворала, вероятнее всего, туберкулезом. Семь месяцев ни единого дня без повышенной температуры (37,5-38). Болезнь заставила меня бросить работу и лежать, почти не вставая, выслушивая упреки врачей: “мы же вам говорили…” Говорили, говорили: порок сердца, щитовидная железа увеличена, подозрение на туберкулез. Рожать не следует. Один терапевт еще полгода назад сказал мне: “я бы вас для продолжения рода человеческого ни в коем случае не выбрал”. Но… с тринадцати лет я мечтала о ребенке, втемяшила себе в голову: мечтаемый младенец у меня будет непременно, и непременно – девочка.

Кроме черных вестей из Крыма, кроме опасения, что в родах я умру или ребенок явится на свет слабенький, нежизнеспособный, угнетало меня сознание, что брак мой с Цезарем Самойловичем Вольпе – ошибка, что нам необходимо расстаться, расстаться, расстаться».

В брак с Вольпе Чуковская вступила в мае 1930 года. Об этом своем поступке она позднее написала так «…Вправе ли я, вспоминая о Цезаре, похвалиться объективностью? Вряд ли. Попросту не он был любим мною, и мне ни в коем случае не следовало выходить за него замуж. Я вышла за него “по расчету”: чтобы нерушимо, навсегда возвести стену между собою и человеком, которого любила. Стену возвела (и гордилась своей прямотой: ни минуты не скрывала горестной правды от Цезаря), но жизнь испортила всем троим: Цезарю, себе и тому, кого любила – нелюбовь его ко мне была мнимая, кажущаяся».

Кого же, как она утверждает, любила Лидия Корнеевна? Ответ находим в дневниковой записи Чуковского от 23 мая 1930 года: «Вчера вечером пришел Изя [Гликин]. Бледный, полумертвый. Провожал меня в трамвае № 23 к Кате [Борониной]. Уверен, что Лида любит его; хочет, чтобы отношения с Цезарем были прерваны. Говорил откровенно, но главное не объяснил: почему Лида, любя его, выходит за Цезаря.

От Кати ехал с Цезарем в том же трамвае. Цезарь откровенен вполне. Напуган. Боится всего происшедшего. Показал мне телеграмму от Лиды. Она уже послала телеграмму родителям Вольпе, чтобы отрезать себе все пути отступления, чтобы положить конец “эпохе Изи”, и Цезарь получил от них поздравление».