Какие они разные… Корней, Николай, Лидия Чуковские

Приехав, Митя сразу пришел к нам, и я от души поблагодарила его. Встреча была минутная. В первый год жизни младенца виделись мы с Митей по-прежнему редко и всегда на спеху. Мне по-прежнему было не до гостей, я вечно хотела спать. Я, правда, более или менее выздоровела, температура упала, но с новорожденной я была одна-одинешенька, а это значит – круглосуточный труд. Случалось, когда я совсем сбивалась с ног, приходила мне помочь какая-нибудь женщина и вместо меня отстирывала пеленки и мыла пол. Но такие счастливые деньки выдавались не часто, а в обычные дни купала, выносила девочку на воздух, стирала, развешивала пеленки в большой опустелой квартире моих родителей, стряпала что попало на примусе для себя и для Цезаря – я сама. Няня нам не по карману – да и где найдешь няню? Цезарь? Цезарь ни к какой постоянной заботе ни о себе, ни о других приспособлен решительно не был. Добродушный нрав, нежная любовь ко мне и дочке сочетались в нем с беспечностью, если не сказать точнее и грубее – с полной безответственностью. Специалист по русской поэзии XIX и XX столетия, знаток Батюшкова, Жуковского и символистов, он ни единой рукописи не мог сдать в редакцию к назначенному сроку и ни единой лекции прочесть в назначенный день и час».

Воспоминания требуют дополнения. Мать Лидии Корнеевны в это время находилась в Крыму в Алупке, где ухаживала за умирающей младшей дочерью. С М. Н. Чуковской, женой старшего брата, как раз в это время случилось несчастье – из-за укуса москита у нее произошло воспаление коленной чашечки, и она вынуждена была лечь в больницу. Помощь Лидии Корнеевне оказывали Стенич и приехавшая из Гянджи мать Цезаря. Чуковская сообщила отцу 16 августа 1931 года:

«Когда я вернулась из больницы домой, Марина лежала в пустой квартире с температурой 39,5 под опекой Стенича (Коля в Москве, адрес его неизвестен). Я страшно испугалась, но ходить я еще не могла, а послать некого, потому что все пляшут вокруг девочки. Я следила по телефону. Вызвала [врача] Бока, и он настоял на том, чтобы Марину отправили в больницу. Стенич отвез ее на автомобиле в Мечниковскую.

Молоко есть. Кормлю точно, как машина, – 6 ч. утра, 9, 12, 3, 6, 9, 12, 6 утра.

Флора Яковлевна уезжает 20/VIII, и я остаюсь совсем одна. В смысле ухода она мне не помогала, но сколько она сшила необходимых вещей! (Мы вместе выгребли все тряпки из маминого шкапа.) И вообще она милый человек, я к ней привыкла, мне жаль, что она уезжает.

За мной в больницу приехали Цезарь и Агата [Охотина]. Очень смешно, они забыли привести мне туфли, так что в больнице мне дали на время больничные, ночные.

Бедная Маринка!

За всеми она ухаживала, а когда нужно за ней поухаживать, то все родные заняты. Но Стенич! Он меня умиляет, я не знаю, как благодарить его.

Флора Яковлевна сделала нашей дочке роскошный подарок: купила 7 <кубо>м<етров> дров.

Меня навещают Маршак, Тусенька [Габбе], Зоя [Задунайская]».

Через несколько дней Чуковская написала отцу: «Девочка моя поправляется. В весе прибавляет нормально.

Флора Яковлевна еще не уехала, уезжает 25/VIII. Тогда у меня начнется новый быт: и ночью с девочкой. Может быть, приспособлю к этому делу Нюшу[125], посмотрим.

Цезарь кланяется тебе, маме, Муре. Он в своем рабочем стихе: не валяется, не слушает радио, а весь день

Еще не совсем оправившись после родов, вся в хлопотах о ребенке, Чуковская берется за любимую работу и переживает, что не может ей отдаться целиком. Пишет отцу 27 сентября 1931 года: