– У меня полтора года назад умерла бабушка. Я ее так любила – думала, сердце разорвется. Мы с родителями в области жили, но, сколько себя помню, каждые выходные к ней ездили – сюда, в эту квартиру. Я тут каждое пятно на обоях знаю, каждую скрипучую половицу. – Зажмурившись, Полина мечтательно вздыхает: – Иногда меня на все выходные оставляли: отводили на вокзал, сажали в электричку, а бабушка тут встречала; ну и обратно так же. И мы ходили в кондитерскую в соседнем доме – там сейчас парикмахерская, а раньше была кондитерская; в окнах – вентиляторы, большие, с тремя лопастями. Я их всегда разглядывала, забывала под ноги и по сторонам смотреть, поэтому бабушка меня за руку вела. Себе она покупала печенье – без начинки, и я не понимала, зачем вообще такое делать: кому интересно без начинки есть? А мне – трубочку с… – Помолчав, она растерянно улыбается: – Надо же, забыла. Был масляный крем, я его не любила, а был… то ли заварной, то ли белковый… Мне, в общем, брали его. Потом мы возвращались домой, бабушка ставила чайник, и можно было до вечера смотреть мультики.
«А перед сном, – думает Вик, – ты мысленно превращала узоры на ковре в сказочные цветы». И улыбается.
В его детстве тоже была бабушка – вместе с дедушкой, оба по папиной линии: мама переехала из другого города, «сбежала от скучной жизни», и ее родителей Вик видел нечасто. И слоеные трубочки были. И мультики, которые летом разрешали смотреть целыми днями. И конечно, ковер на стене.
Значит, они с Полиной примерно одного возраста? Как ее выжрала смерть.
– Когда я подросла, я сама каталась к бабушке. Кондитерскую закрыли, мы нашли другую; трубочки и печенье там были не такие, но мы привыкли. В конце концов, собирались мы не ради трубочек, а чтобы побыть вместе. Так – каждое воскресенье, за редким исключением. Я закончила школу, поступила в университет, нашла работу… – Полина тяжело вздыхает, и Вик ощущает, как этот вздох опускается им обоим на плечи. – Я видела, что бабушка стареет, что ей все хуже и хуже; но казалось, что эти воскресенья будут вечными. И даже когда я переехала к ней, чтобы присматривать и помогать, мы все равно устраивали чаепития. И вот однажды… они закончились.
«А ты не смогла их отпустить», – ворчит Вик, пока только мысленно. Потому что понимает: отпускать привычное всегда нелегко, а уж когда оно было светлым, нежным и хрупким до дрожащих рук…
– Бабушка давно договорилась с мамой, что квартира перейдет мне: родители не хотели переезжать, им в городе шумно. А я не понимала: как я буду жить здесь без бабушки? Тут же все помнит ее прикосновения, ее шаги, ее голос… Я сначала пробовала сдавать одну из комнат, а на эти деньги снимать жилье на окраине. Но получалось невыгодно, да и на работу далеко ездить; так что я в итоге переехала сюда. Но бабушкину комнату не трогаю, только пыль протираю. И по воскресеньям покупаю печенье и трубочки и чай разливаю в две чашки. Как будто, – Полина опускает плечи, – она еще здесь. Со мной.
«Потрясающе, – вздыхает Вик. – Молодец. Все как по методичке для тех, кто хочет себя угробить».
– И вскоре после твоего переезда появился призрак?
– Да, – кивает Полина. Не удивляется, будто и правда считает Вика специалистом по призракам. – Через месяц-два, что ли. Ну, не как в фильмах: стулья не двигаются, посуда не летает, даже пол не скрипит. Но ощущение такое… потустороннее. Холодное. Я сначала радовалась: значит, бабушка и правда со мной! – а потом стало как-то… Сил нет, голова тяжелая, ничего не хочется. Я полгода выбираюсь только на работу и обратно, ну еще к родителям иногда. И… ты же заметил, да? Мне двадцать пять, а я выгляжу на все сорок.
И к врачу она… Нет, может, как раз ходила; но врач отправил сдать анализы и пожал плечами: «Все хорошо, непонятно, что с вами делать, попейте витамины». Или прописал таблетки, и Полина эти таблетки честно принимала, но они не помогли.
К психотерапевту не отправить: хватит ли ей сил на еще одно решение? А кстати: почему позвонила именно сейчас?
– А почему ты вдруг обратилась в агентство? Терпеть устала? Или случилось что-то переломное?
– Случилось. – Полина вздрагивает, как в ознобе, обхватывает руками кружку и бормочет: – Я вчера… Я пришла с работы, зашла зачем-то в бабушкину комнату и как-то резко поняла, что хочу лечь и умереть, чтобы скорее присоединиться к бабушке. И это была не моя мысль, будто кто-то мне ее в голову засунул. Я никогда не мечтала о смерти, даже подростком – когда все было плохо, меня никто не понимал, «я тот, кого никто не любит, я тот, чей взор надежду губит»[6]… И тут – такое яркое и внезапное желание. Я подумала, что это призрак; до ночи гуглила экзорцистов, целителей и прочих – а потом вспомнила, как слышала от коллеги, что ее знакомая обращалась в ваше агентство, потому что у нее домовой завелся. Ну и вот.
Вик делает большой глоток еще теплого чая и просит:
– Можно посмотреть комнату? В одиночестве.
– Можно, – поколебавшись, соглашается Полина – явно неохотно. Или показалось? – Пойдем.