Какого года любовь

Стоя так близко к Вай и ее плащу, он смутился тем, что присутствие наручников наводит на некоторые идеи. Оставалось молиться, чтобы не было стояка; в этих штанах эрекцию никак не скрыть, на что Электра вечно ему безо всякого сострадания указывает.

Лес вокруг был еще в основном гол и бур, чуть поодаль выделялась сине-зелеными иглами группка высоких сосен. Но лакированные побеги колокольчиков уже раскинулись по влажному, рыхлому лесному подстилу, и дикий чеснок куртинками тоже пробился наружу.

– Сроду не забиралась на дерево так высоко…

– Ты в порядке? – спросил Элберт.

У него самого желудок поджался от легкого покачивания платформы. Ему сейчас было хуже обычного наверху, то ли потому, что он за нее беспокоился, то ли из‐за бабочек, которые развелись у него в животе в тот момент, как ее увидел.

Но с ней все было в порядке. Подъем ввысь мимо по спирали растущих вбок веток ощущался как освобождение. Казалось, мир внизу замер, остановился. Непродолжительный такой побег ото всех, побег в миниатюре.

Он, однако, чуть побледнел.

– Я потеряла твой номер. – Слова вырвались сами собой.

Он вскинулся.

– На тот случай говорю, если вдруг тебе интересно. Но, наверное, нет…

И Элберт, пусть и не собирался брать ее за руку, взял, и, пожалуй, это было получше любых слов.

– Ох… – Вай улыбнулась и прикрыла глаза. Хоть на минутку. Неужели нельзя? – Но ты ведь удивлялся, что я не звоню, да?

– Еще как.

Она тяжко вздохнула. Сжала пальцы в его ладони. Он и в этом прочел боль. Открыв глаза, она забрала у него руку, шлепнула ею по ветке.

– Мой сосед по дому, Джимми, пошел и… ну, в общем, какая теперь разница. Но мне правда ужасно жаль. Что я так и не позвонила.

– И мне.

Вай опустила взгляд, и тут злость на него потекла по ее венам. Нет у него права обниматься с ней здесь, на дереве, вдали от глаз – буквально над головой – его подружки.

Она твердо знала, что, если поцеловать сейчас Элберта, на поцелуй он ответит. Но что‐то останавливало ее.

И злость обратилась вовнутрь. Какого черта тревожиться об этом сейчас? Совесть ее обычно не вмешивалась, даже когда выигрыш почти никакой. Редкие вечера по пятницам в “Черной лошади”, где Дерек покупал ей пинту за пинтой, так что потом все шло наперекосяк, включая ее мораль. Она знала, что трахаться с женатыми – стыдно; трахаться с боссом – стыдно просто донельзя. Но тот факт, что Дерек считал, что она стоит того, чтобы рискнуть браком – а также работой, – давал ей повод хоть ненадолго почувствовать себя сильной. Хотя вообще‐то вся власть была у него.

Иногда, в те несколько минут, когда он кончал ей на живот или на задницу и комки спермы остывали в неотапливаемой редакции или на заднем сиденье его семиместного “пежо”, ее пронзал холодок вины. Но в основном она ничего такого не чувствовала. Подумаешь, краткий передых от беспросветной жизненной скуки.

В ее работе случались моменты волнения и ужаса, но ездить на работу в Кардифф было утомительно, семья ее жила натужно и угрюмо, и она отдавала им так много от своего заработка, что вряд ли могла позволить себе как‐то развлечься. Вай рассчитывала, что поживет дома лишь несколько месяцев, они с Мэл накопят денег, а потом отправятся путешествовать. Но Мэл повезло устроиться курьером на телеканал ITV. А потом случилась инфляция. А потом ипотека на бунгало, одноэтажный дом с верандой и четырьмя спальнями в той части города, которую ее мать всегда считала “шикарной”, рванула вверх, вверх и вверх. А потом остался без работы отец.

Пока длились шахтерские забастовки, гнев словно держал Эвана на плаву: в своем профсоюзе железнодорожников он вел кампанию в поддержку шахтеров, координировал доставку продуктовых посылок в верхние долины и брал Вай с собой на пикеты. Но стоило Тэтчер победить, как праведный пыл потихоньку стал улетучиваться. А затем руководство железных дорог принялось “повышать эффективность”, и наличие в Абергавенни сразу и начальника станции, и билетного кассира сочли расточительством. В общем, когда Эван встал на учет как безработный, было похоже на то, что расписался он в жизненном крахе.

А затем сократили часы работы Ангарад в универмаге “Уотт”. Вай от всего этого хотелось кричать, но, если бы не ее зарплата, семья осталась бы без крыши над головой.

Объявление о стажировке в “Вестерн мейл” увидел ее брат Герейнт незадолго до того, как сам он, отчаявшись найти работу, вступил в армию. К отбору на трехмесячную стажировку, финансируемую фондом Пегги Саутерн, допускались только проживающие в Уэльсе начинающие женщины-репортеры не старше двадцати пяти лет.

Вай до трепета гордилась тем, что ее приняли, несмотря на непримечательный диплом и скудное портфолио из нескольких статеек в студенческой газете, написать которые она кое‐как умудрилась, не нарушив графика вечеринок. Через две недели после того, как ее ученичество стало полноценной работой, Дерек под блестящим медью столиком паба погладил ее по бедру, и трепет себя изжил. Но походы в паб продолжались.