Какой простор! Книга первая: Золотой шлях

— Вы знаете, а я ведь вирши пишу… — наивно произнес парубок и откинул упавший на глаза черный чуб, открыв высокий лоб, сразу покрывшийся потом.

— Вирши? Это хорошо… Советской Украине нужны поэты… Я против того, чтобы его расстреливали, — произнес смуглый от въевшейся в кожу заводской копоти член тройки, сидевший по правую руку председателя.

— А что ты предлагаешь? — спросил председатель, сняв с носа пенсне и протирая его носовым платком.

— Освободить! Пускай пишет стихи.

— А ты? — нервно вскидывая пенсне на нос, спросил председатель второго члена тройки, молодого матроса с юношески чистыми голубыми глазами.

— Освободить — и никаких гвоздей… Сколько у твоего батька земли было?

— Три десятины, — ответил парубок.

— Надо послушать, какие стихи пишет, может это графоман какой-нибудь, — предложил председатель. — Ну-ка парень, прочитай нам свои вирши! Знаешь их на память?

— Но у меня тетради нет… Следователь забрал как вещественное доказательство моей контрреволюционной деятельности.

— А ты на память читай. Настоящий поэт должен знать свои произведения на память, — сказал член тройки — рабочий.

Приподняв кверху бледное лицо с густыми бровями, парубок приятным голосом начал читать:

О моя бездоганная Іно,
Обдурила сама ти себе,
Ти не любиш мене і понині,
Я замовк, бо твоє піаніно,
Ніби море шумить золоте.

Все як море, і очі, і душі,

Все глибоке, безкрайнє без дна,
Я жалкую, що серце зворушив,
Що його ти мені віддала.

Читал парубок проникновенно, с глубоким чувством.

Прийде час, все осиплеться, зв'яне,
Я без тебе зовсім не живий.
Замісць серця великую рану
Віддам дівчині, може, другій.

Парубок приложил руку к сердцу, прислушался к своему голосу, как бы творя заново.

Може статься, вона пожалкує
Про веселих поетів мету,
Тільки знаєш, таку дорогую
Я ніколи, ніде не знайду.
Вітер лащить дерева в саду.

— Кто такая Ина? — полюбопытствовал матрос, сочувственно улыбаясь.

— Моя нареченная, учительница.

— Так, понятно! — промолвил матрос.

Чтение стихов отвлекло членов трибунала от их суровых обязанностей. Забылся поэт, и они на какие-то минуты забылись, отдыхая. Как выгодно отличались дивные строки стихотворения от бюрократического, суконного языка допросов, которые они читают с едва сдерживаемым отвращением!

— Недурно, совсем недурно… Ну что ж, вы свободны, отправляйтесь домой. Но если второй раз попадетесь в банде, не сносить вам головы. Комендант, освободите товарища из-под стражи, — приказал председатель, поглядывая на часы.

— У меня еще есть произведения, я могу прочесть, — все так же наивно предложил парубок. И вдруг понял, что стихи его здесь не к месту, спасибо и за то, что судьи терпеливо выслушали одно стихотворение. Тогда он спросил о том, что его больше всего волновало: — Может, можно мне в Красной Армии остаться?

Не дождавшись ответа, он отошел от молчаливой толпы подсудимых.

Председатель назвал фамилию Иванова, взял со стола кипу бумаг, скрепленных булавкой, нечаянно наколол палец, выступила капелька крови. Человек, проливший немало чужой крови, побледнел, как полотно, и чуть не лишился чувств. Едва совладав с собой, он нахмурился, сунул палец в рот, пробежал глазами обвинительное заключение и сказал, что Иванова обвиняют в измене. Потом, посоветовавшись со своими товарищами, поставил в списке против фамилии обвиняемого жирный крест и объявил именем Российской Социалистической Федеративной Советской Республики, что обвиняемый приговорен к расстрелу.

Произнеся эти жестокие слова, председатель взял из пачки, лежащей на столе, сухую галету, откусил кусочек и назвал фамилию Федорца.

Всему конец. «Не бойся суда, а бойся судьи», — говорит народная пословица. Иванов вздрогнул, кровь отлила от сердца, ударила в голову, красные круги поплыли перед глазами.

Красноармейцы, сидевшие на пыльной траве, захлопали в ладоши. Так они встретили приговор. И ни у одного из них не отразилось на лице ни сочувствия осужденному, ни жалости.

— Позвольте, ведь у следователя нет никаких улик и доказательств моей виновности, кроме анонимного письма, — очнувшись от ошеломления, громко проговорил Иванов. — Как можно защищаться от клеветы, когда она окружена тайной?

— Уведите приговоренного, — раздраженно бормотнул председатель тройки. — Следующий — Микола Федорец…

Микола шагнул из толпы затравленно озиравшихся подсудимых, подошел к столу, узнал Иванова и приветствовал его поднятием руки, на которой блеснул золотой браслет.