Какой простор! Книга первая: Золотой шлях

— Будь пожаднее к жизни. Нет на свете ничего краше жизни, и надо ее любить. Никогда ни в чем не сумлевайся. А то есть такие гамлеты: идет по дороге, видит, валяется сторублевка, он и начинает сумлеваться — а может, кто нарочно подкинул и подстерегает. Не люблю я таких подозрительных… Мы с тобой родились не для того, чтобы воевать или чинить железные путя, а чтобы оставить на земле детей, да и помереть с богом. Вот уйдешь ты, а у меня, может, дитя под сердцем завяжется от тебя.

Механик вздрогнул. Ему показалось, что Евдоха подтрунивает над ним. Он давно хотел второго ребенка, но, конечно, не от случайно встреченной Мессалины.

Послышался шум и из-за посадки выехала и остановилась у будки ручная с флажком дрезина. На ней сидели три красноармейца, вооруженные ручным пулеметом системы «Кольт».

— Эй, хозяйка! — позвал старшой в кожаной куртке. — Не видала ты здесь какого-нибудь подозрительного типа?

Иванов зарылся в сено. На какое-то мгновение страх схватил за горло. Все начинается сызнова.

— Нет, никого не видала, — безразличным тоном ответила Евдоха, спокойно выходя из сарая.

— А ты, мальчик, никакого дяденьку здесь не встречал? — спросил второй красноармеец у сына Евдохи.

— Встречал.

Евдоха подавала сыну отчаянные знаки.

— Путевого обходчика встречал, деда с соседнего участка, а так больше никого не видел, — ответил мальчик, помолчав, и попросил: — Дядя, дай мне патрон.

— Ну, вынеси хоть воды напиться, — сказал старшой.

Евдоха поспешно вынесла ведро воды с привязанной к нему веревкой и кружку. Спросила:

— Поезд на Александровск скоро пропустите?

— Вечером пойдет, так что ты осмотри перегон, — ответил командир в кожаной куртке. — Преступник бежал, как бы чего не натворил на линии.

Механик, слышавший весь разговор, весь так и залился краской, будто дали ему пощечину. На одну какую-то сотую долю секунды появилось в нем неудержимое желание сказать красноармейцам, что они глубоко ошибаются, плохо думая о нем. Выйти бы к ним сейчас и рассказать все по порядку. Они, видно, рабочие парни, не чета следователю и председателю тройки. Они поймут. «Ну, какой я им враг, какие они мне враги, если вместе не один раз дрались с белыми, махновцами и Петлюрой?» Усилием воли Иванов сдержал себя.

Красноармейцы напились, выплеснули остатки воды на порыжевшую траву и, сильно работая рычагами, погнали дрезину дальше.

— Сама видишь, нельзя мне здесь оставаться. Ищут, — сказал Иванов Евдохе.

— Вижу, нельзя, — согласилась Евдоха. — Тут и не оглянешься, как сцапают… Могу тебя сховать на хуторе у наших.

— Поеду дальше, как решил. Не в моей привычке решенное менять.

Евдоха напекла пирогов с тыквой, сварила десяток яиц, зажарила курицу. Завернув снедь в капустные листья, сунула в торбочку Иванову на дорогу.

Была глубокая ночь, когда из-за посадки, разбрасывая искры, показался на линии паровоз с двумя горящими, как у кошки, желтыми глазами.

— Ну, не поминай лихом! — горячо зашептала Евдоха и перекрестила механика. На прощание она сунула ему в руки баклажку с самогоном.

Он пропустил несколько вагонов, вскочил на ступеньку пульмана и через минуту уже лежал на мелком курном угле, пахнущем серой; оглянулся, с грустью проводил зеленый огонек фонаря — последний привет Евдохи.

Лежать на угле ночью под пронзительным ветром, задувающим угольной пылью, было холодно. Иванов долго не мог уснуть, изредка прикладывался к баклажке.

Ночь и следующий день прошли благополучно. На станциях поезд долго не стоял. Топливо было сложено в вагонах, и железнодорожники быстро меняли паровозы на узловых станциях.

В Харькове на буферах вагонов пристроились мешочники, но в Белгороде их сняла охрана, сопровождавшая поезд.

Все станции были забиты мешочниками, беспризорными детьми и красноармейцами. Поезда ходили редко, не хватало паровозов, вагонов, топлива. В Курске орточекисты в матросской форме придирчиво проверяли на перроне документы.

На пятые сутки вечером Иванов добрался до Москвы. С толпой, высадившейся с пригородного поезда, ему удалось пройти мимо заградотряда, стоявшего у проходных туннелей Курского вокзала и проверяющего документы.

Лил проливной дождь. У водосточной трубы под хлещущей струей Иванов вымыл руки, лицо. Пройдя пешком по пустынной Мясницкой, он, весь вымокший, добрался до Лубянки и решительно, чтобы не передумать, вошел в бюро пропусков ВЧК.

Иванов заглянул в окошечко, освещенное свечным огарком, и сказал коротко остриженной барышне, что приехал с фронта и хочет видеть товарища Дзержинского.

— Зачем? — коротко спросила барышня.

— Я был по ошибке приговорен к расстрелу, бежал из-под стражи и вот приехал, чтобы товарищ Дзержинский разобрался в моем деле.

— Что, что? — переспросила барышня.

Иванов рассказал более подробно и более спокойно.

— Подождите немножко.

Барышня закрыла окошечко, и механик слышал, как она куда-то звонила, что-то настойчиво объясняла, после чего окошечко снова открылось.

Барышня сказала:

— Ваши документы…

— Нет у меня никаких документов, все отобрал следователь.

— Без документов я не имею права выписать пропуск… Впрочем, подождите… Фамилия ваша как?