Какой простор! Книга первая: Золотой шлях

Теплые лучи солнца отвесно падали сверху, свежий ветерок играл волосами на открытых головах, шевелил металлические хоругви; стройные, дружные голоса певчих, звучавшие под открытым, почти весенним небом, волновали сердца. Люди, шепча слова молитв, крестились.

Ледяной храм поражал своей красотой. Особенно хороши были иконостас, тонкая резьба икон, распятие, массивные с голубоватым отливом подсвечники — все, казалось, выковано из чистого серебра. Прямо перед аналоем была вырублена во льду большая прямоугольная прорубь, из нее несколько раз, словно предостерегая, выплеснулась черная вода.

Механик заметил это и нарочито громко, чтобы его услышали, проговорил:

— Как бы тут вторая Ходынка не получилась!

Жандармский ротмистр Лапшин в новенькой, сверкавшей орлеными пуговицами шинели, с угрозой посмотрел на него, отвернулся.

— Ты что? — спросила Дашка.

— Уходить, говорю, надо, пока целы, — еще громче сказал механик и взял сына за руку.

— Товарищи! — закричал он. Многие, в том числе второй священник с длинными волосами, похожий на женщину, повернули к нему головы. — Уходите, не выдержит лед, потонете, а начальству только того и надо, все меньше едоков останется!

Мощно и согласно запели певчие и заглушили голос механика. Осторожно друг за другом Лука, механик и Дашка стали выбираться прочь, но не к середине пруда, где плотно сбились толпы народа, а на противоположный невысокий берег, на котором людей было меньше. Человек двадцать пошли за ними. Не успели отойти саженей пятьдесят, как захлопали ружейные выстрелы и в воздух, ярко блестя на солнце белоснежным оперением, взвилась туча голубей.

— Крест погрузили в воду, — с сожалением в голосе сказала Дашка, повернулась и сделала шаг назад, собираясь вернуться.

Лука вынул из-за пазухи и тоже пустил в небо своих голубей.

И вдруг случилось нечто неожиданное и страшное. Внезапно упала тишина, среди которой явственно слышался плеск голубиных крыльев; затем раздался глухой треск, крики, и во всю длину озера пробежала глубокая трещина, будто полоснули ножом переспелый арбуз.

Механик оглянулся. Из майны мощным наплывом выбрасывалась вода, лед вокруг нее обломался, ледяные строения рушились, в воздухе мелькали хоругви, шарфы, конские головы.

— Бежим! — испуганно крикнул Лукашка.

Выплеснувшаяся из проруби вода нагнала их, захлестнула ноги.

— Сюда! Сюда! — кричал механик, видя, что люди пытаются бежать в сторону высокого берега, возле которого уже ломался лед и тонули богомольцы.

На середине озера люди все глубже погружались в воду, некоторых она уже заливала с головой; кое-кто, привлеченный криками механика, плыл в его сторону, изредка погружаясь в воду, стараясь ногами достать опустившийся лед.

— Господи, за что, за какие такие грехи? Что это?

Гришка Цыган злобно ответил:

— Крещение Руси!

По берегу металась растрепанная женщина и с криком: «Моя девочка, моя девочка!» — несколько раз влезала в воду по колени и все возвращалась назад.

Оставшиеся в живых расстроенными, испуганными толпами возвращались домой. Попархивал первый снежок.

Остаток дня и всю ночь на озере работали пожарные команды и при свете фонарей возили на ломовиках на кладбище прикрытые рогожами трупы задавленных и утонувших.

XVII

Из жителей утилизационного завода на озере погибла Гладилиха. Узнав об этом, Ванда изрекла:

— Энд! — И тут же перевела английское слово по-русски: — Конец… Одним словом, отгарцевала баба.

Смерть Гладилихи глубоко потрясла Лукашку, навсегда врезалась в память. Он видел тонущих людей и мог представить себе, как умирала женщина, глотая холодную воду. Закрыв глаза, Лукашка видел перед собой искусанные рты, красные, изрезанные льдом руки, широко раскрытые, обезумевшие глаза. Представляя себя на месте погибших, он весь содрогался и десятки раз спрашивал себя: «За что? За что погибла эта женщина? Почему повсюду гибнут люди? Почему умер рабочий Кучеренко?»

Лукашка искал на эти вопросы ответ и не находил.

Впервые он близко столкнулся со смертью, уразумел, что она противна человеческой воле жить и редко приходит сама по себе: ее или насылают другие, или люди сами ускоряют ее приближение, как это делают пьянчуги. Впервые он представил себе далекий фронт. Сотни тысяч людей выполняют чужую волю, которая сильнее страха смерти. Эти люди день и ночь сидят под обстрелом, насупротив смерти, в окопах, залитых водой, и никуда не могут уйти, зная, что их за это приговорит к расстрелу военно-полевой суд.

Такие самостоятельные мысли еще больше сближали мальчика с отцом, ему становилось понятнее, к чему отец стремится и чему отдает все силы. Отец как-то сказал ему, что революционеры-большевики против войны.

Лука лег. Мысли — одна другой сложнее — сменялись в мозгу. Подушка согревалась, и он понапрасну несколько раз переворачивал ее, ложился на спину, на живот, на бок, силясь уснуть.