Кактус. Никогда не поздно зацвести

Вечером я подробно записала все, что удалось узнать из разговора с теткой Сильвией. В суде понадобятся ее показания, и я постаралась обеспечить абсолютную точность сказанного ею. По возможности я оставляла собственные теткины фразы, исправляя, однако, ее безграмотную речь и характерные коллоквиализмы, чтобы заявление звучало убедительнее. Не хватало еще, чтобы судья решил, будто ему подсунули лепет имбецила. Из толики актуальной информации, которую удалось извлечь из трепотни тетки Сильвии, я установила, вне всякого сомнения, что вмешательство Эдварда в составление завещания не ограничивалось простым информированием нашей матери о существовании такой возможности. Он знал, где лежало составленное завещание до того, как оно было подписано, и имел к нему бесконтрольный доступ. Кроме того, именно Эдвард организовал подписание документа нашей матерью и его засвидетельствование своим лучшим дружком Робом и нашей теткой, которую ничего не стоит одурачить. Его настойчивые попытки зазвать тетку Сильвию в наш дом говорят сами за себя. С учетом обстоятельств невозможно представить, чтобы мой брат ничего не знал о содержании завещания. Я представляю его еле сдерживаемое возбуждение и потные ладони, когда он передавал коричневый конверт моей матери, зная, что через несколько минут ему будет обеспечена гарантия фактически единоличного владения семейным домом. Я не удивлена, что он оставил свидетелей с матерью, а сам ушел: возможно, он боялся выдать свое лихорадочное нетерпение, и тогда мать могла дрогнуть и усомниться в том, что делает. Вот что меня интересовало, так это почему Эдвард так настойчиво рвался заполучить право пожизненного пользования домом. Я не злопамятный человек; если бы имущество нашей матери, как подсказывает логика, было поделено между нами поровну, я не вышвырнула бы брата на улицу на другой день после похорон (хотя какое бы это было удовольствие!). Нет, я дала бы ему пару месяцев подыскать жилье, а между тем привела бы дом в порядок и подготовила для продажи. Эдвард легко мог что-нибудь себе снять, а потом у него хватило бы денег на квартиру в недорогом пригороде Бирмингема или даже на скромный дом в одном из непопулярных районов. Видимо, наш дорогой неженка счел это недостойным своей особы. Ему прекрасно живется в очень удобном, ухоженном доме на две семьи, с четырьмя спальнями, на тихой улице в прекрасном районе со всеми благами цивилизации, включая паб, торгующий навынос винный погребок и букмекерскую контору. Эдварду больше по нраву строить козни и плести интриги, чем несколько умерить свои аппетиты в вопросе жилья, притом что если вспомнить, сколько мест работы мой братец сменил после колледжа, ему по праву полагается жить в картонной коробке под железнодорожным мостом. Иск против Эдварда понемногу обретал очертания: я словно счистила слой копоти со старого холста, и на поверхности проступил смутный образ. Что ж, буду работать и дальше, пока не покажется полная картина, какой бы чудовищной она ни оказалась.

Дописав показания и закрыв папку, я услышала стук в дверь и робкое «Сьюзен, это я» через щель почтового ящика. Это оказалась Кейт, снова в пижаме (как и я), но на этот раз в тапочках и халате, с бутылкой в руке.

– Слушайте, а ведь работает и тут! Сигнал проходит, – отметила она, помахав приемником «радионяни», как выигрышным лотерейным билетом. Из приборчика доносилось тихое шипенье, легкие шорохи, а на экране изредка мелькали красные и зеленые огни. – Если что, я их услышу, а мы с вами пока выпьем.

– Простите, но мое состояние не позволит мне присоединиться к вам.

– О, – засмеялась, краснея, Кейт, – это не вино, я уже знаю вашу ситуацию. Это бузинный лимонад, я его все время пила, пока ходила беременная. Пыталась убедить себя, что это шампанское. Ну же, выпейте со мной! Я нечасто устраиваю себе отдых в компании.

Насколько я уже успела узнать, Кейт не из тех женщин, которым легко дается общение с людьми старше двух лет от роду, и сейчас она явно сделала над собой значительное усилие. Я ее пожалела, пропустила к себе и велела идти в гостиную.