Калечина-Малечина

Катя вывязывает и довязывает, Катя вывязывает и довязывает. Вечер закончился. Глаза и пальцы слипались и ныли. Зимняя ночь уже притащилась в Катин двор и квартиру. От нетерпения невыросшая пропускала клетки, и поэтому вторая варежка получалась значительно худее первой и сужалась книзу. Но готова была только её половина. Пальцы завопили, Катя подумала и направилась к маме. В комнате уже не было света, и телевизор не разговаривал, а мама сидела на кухне спиной к входу и раскладывала косынку на ноутбуке. Катя подкралась, мама щелкала как автоматическая, подёргивая рукой. Хотелось дотронуться до её локтя, но тут послышался шум со стороны коридора. Катя убрала руку и снова ушла к себе, довязывать.

Теперь работа не шла, тащилась очень медленно, Катя путалась в нитках и рядах, пропускала петли или, наоборот, вставляла крючок дважды или трижды в одну точку, отчего в шерстяной шкуре получались арки. Невыросшая клевала носом, сидела в полуяви-полусне, по комнате летали готовые варежки одноклассниц, кукареча и кудахча. Боком то левого, то правого глаза маячило бегающее тряпичное пятно. Как только Катя поворачивала голову, чтобы разглядеть эту беговщину, пятно снова уплывало в сторону.

— Ты пойдешь мыться? — это спросила мама из пространства между кухней и ванной.

Катя очнулась, оставила своё недовязание и поплелась мыться. После ванной пришла в пижаме к маме на кухню. Там между столом и окном стояла уже застеленная раскладушка: матрас, простыня, одеяло, подушка. Там спали родительские гости, а сегодня собралась мама.

От мытья многие Катины колтуны распутались, но некоторые остались. Мама наткнулась расчёской сначала на один, потом на другой волосяной клубок и спросила: «Ты что, снова с волосами баловалась?» Катя не ответила. Мама молчаливым роботом расчёсывала её, пока Катя повторяла про себя «Катя катится-колошматится» и старалась не ойкать. Хотелось рассказать маме про вязание, пока та плетёт косу, но Катя так и не сумела выжать из себя ни слова.

Как только хвостик был перевязан, мама села за компьютер и принялась щёлкать снова.

Катя закрыла дверь, занавесила одеялом, чтобы свет из её комнаты не лез в коридор и не выдавал её. Она сидела на стуле за столом и работала на весу. Существовало только одно вязание, точнее, худенькая вторая недоварежка и орудующая над ней Катя. И больше ничего на свете. Снова получилась отдельная косичка, устремилась ненадолго вверх, потом её прикрепили к общим рядам, и она исчезла под навалившимися следующими — так получилась щель ещё для одного большого пальца. Катя теперь не ошибалась, не путалась в нитках, не создавала шерстяных колтунов, и даже сон не увязывался за ней — такой серьёзной и выросшей она стала в своей важной работе по себяспасанию.

Когда Катя закончила вязать, то ночь торчала в их дворе уже часа три. Варежки на ладонях под придирчивым светом настольной лампы смотрелись чужими друг другу. Правая была длиннее и толще левой, у которой не было напальчичника, а торчал только Катин палец. В журнале Лары по вязанию красовались разные модели без-чего-нибудь: без половины напальчичника, с закрытым пальцем, но без нижней половины (то есть с полуголой ладонью), с полной варежкой, но без напальчичника (как получилось сейчас). Катя решила, что сможет выдать такой дефект за особенность модели. Да и можно разве переводить кого-либо в школу для отстающих, если он связал почти две варежки за день?

Кате очень сильно захотелось обниматься, чтобы набраться сил. Мама спала, и силы у неё вряд ли нашлись бы. Потом, она явно дулась на Катю из-за посудного снеговика, который непонятно как вырос на столе. Голове стало больно думать об этом. Катя сняла варежки, обняла их, снова надела, и посмотрела на них на свет, и помахала себе. Они были неровные, перетянутые, непарные, в колтунах и зацепках, но казались очень родными и весёлыми. Они вытащат её из великой опасности. Катя улыбнулась, аккуратно сняла их, сложила в хрустящий пакет, потом переложила в нехрустящий и спрятала в рюкзак.

Платок решила не надевать, так как он не спасал вовсе. Ночью Кате снились огромные красные петли, сквозь которые она должна была вручную, без крючка протаскивать толстую и извивающуюся как червяк нить. Потом ещё показался двор с посудными снеговиками вместо настоящих, посреди которого они с Ларой танцевали вальс, и та рассказывала Кате, что Алина Алексеевна разбила телефон Вероники Евгеньевны и что теперь за это Алину Алексеевну вместе с Катей переведут в школу на Савушкина. Катя обрадовалась, но тут же вспомнила, что её туда не отправят, потому что она довязала варежки. Она принялась объяснять это Ларе, но та не верила, усмехалась, обзывалась, Катя злилась, кричала, плакала от обиды, и тут…

— Катя, вставай, мы проспали! — это мама тормошила её за плечо и одновременно впрыгивала в юбку.

Заливные пятна висели на нужном месте, а под головой, как положено, лежала подушка. Катя потянула ладонь к макушке и тронула свою голову — она была волосяная, но бесколтунная.

— В школу опоздаешь! — мама снова сунулась в её комнату уже в дублёнке.