Калечина-Малечина

Жизнь сегодня совершенно переменилась, а дома у Кати жило всё как прежде. В коридоре по бокам топталась разносезонная обувь, в углу она спуталась с телефонным шнуром. Налево заваливалась родительская комната и гостиная одновременно. В ней существовали остатки тёмно-коричневой «стенки» (толстый шкаф с одеждой, стеллаж с книгами, полки с музыкальным центром и всячиной), волнистый от прогнутости диван-кровать, широкий пустырь телевизора, под которым мигали электронные часы. Окна под шторами заливал серый свет. Две батарейные трубы жались в углу, по ним нужно было бить, когда соседи снизу слишком громко веселились или ругались.

Коридор заканчивался узкими дверцами туалета и ванной. Там, где среди полотенец и тряпок бросили ремонт, Катя тайно мечтала сама разрисовать оставшиеся бетонные стены. Слева от санитарной пары (это бабушка их так называла) пространство зажёвывала кухня со столом, дребезжащим холодильником, страшной плитой, свисающими шкафами, неубранной раскладушкой, мешком картошки, мешком лука и баночными закрутками по углам.

Справа затаилась Катина комната. В ней как убитый спал диван под постельным бельём. Стол с облупившейся глазурью, невидимой под Катиными тетрадями, учебниками, карандашами, красками и рисовальными альбомами. Он часто побаивался, что на него повалится полка с книжками. Так Кате казалось. Стул и кресло задыхались от наваленной на них одежды. У Кати тоже был шкаф, но ей не нравилось в него лазить. Повешенные там вещи и комки одежды на полках то и дело пытались вылезти наружу. Самым важным и интересным тут, конечно, были заливные пятна на потолке, и Катя всегда радовалась, что до её комнаты так и не дополз ремонт.

Катя не знала, как занять себя до вечера. Ужас предстоящего начал гоняться за ней. Она быстро бродила по комнатам, покачиваясь, как медведь или папа. «Катя катится-колошматится» — не выговаривалось, начала было «Катя вывязывает и довязывает», но тут же вспомнила о ненужности теперь этой фразы. Наткнулась на мигающие часы. До маминого вечера оставалось восемь с половиной часов, до папиного — десять с половиной. Это если всё опять не перепутается, как вчера. Понятно, что вечером будет плохо, но не как «Катя катится-колошматится». А случится что-то огромное плохое, как конец света (про него рассказывала Вероника Евгеньевна), и оно будет таким плохим, какое плохое Катя никогда не испытывала в своей жизни. Ужас резал глаза, вцеплялся в горло, барабанил по вискам и по животу. Невыросшая сделала четыре с половиной круга по квартире. У неё целых восемь с половиной часов. Можно сходить погулять и покататься с горки. Можно посмотреть телевизор. Можно почитать книжку. Можно поиграть в заливные пятна.

Катя прибежала в свою комнату, завалилась на пол и принялась глядеть вверх. Но пятна будто застыли на месте и отказывались двигаться и складываться. Катя стащила с себя тапок, кинула в потолок. Дурацкие подтёки даже не думали играть. Катя вскочила и снова поплелась по квартире, похрамывая в одном тапке. Села на краешек дивана, смотря прямо в пасть телевизору, приманила его пультом и принялась носиться по каналам. Там готовили суп, показывали недавно родившихся невыросших, пели в блёстках, дрались на шпагах, вращали руками вокруг солнц и городов, носили трупы в мешках, сидели за столом с президентом, подглядывали за тиграми, снова готовили, но какие-то макароны. Солнце ударило из окна и залило светом экран. Катя пыталась сконцентрироваться на движущихся картинках. Часы промигали без пятнадцати одиннадцать. Прошло всего лишь сорок пять минут с тех пор, как она вернулась. Страх подсел рядом и стиснул Катю в объятиях.

Она вырвалась, вскочила, понеслась на кухню и закрыла там дверь. Страх заглядывал через матовое стекло. И почему папе захотелось сделать именно такие двери? Страху было всё равно, он жидкий, он пополз между полом и деревянной доской. Катя попятилась к окну, на солнце. Вдруг в коридоре затрынькал телефон. Катя провела рукой по колтунам. Телефон трынькал и трынькал. Страх оглянулся, Катя распахнула дверь, пробежалась по его макушке и остановилась за метр от источника трынканья. А вдруг это мама? Хотя нет, как же мама, если Катя должна быть ещё в школе. Или мама позвонила в учительскую и как-то узнала, что Катя ушла. Телефон подпрыгивал, Катину бестапочную пятку защекотало, она оглянулась, увидела наползающий страх и схватила трубку.

— Здрасьте! А Екатерину Александровну можно услышать? — это спросил спешащий выросший голос мужского рода.

Катя ответила, что ошиблись, страх пополз вверх по её ноге, она бросила трубку, убежала обратно на кухню и снова закрыла дверь.