Каледонский безумец

У обеих сторон цели были одни и те же: выстоять, победить и не потерять в числе, чтобы потом снова победить. Они не умирали от старости и не могли убить друг друга. Единственное, что удавалось сотворить на поле брани, – это нанести противнику удар такой силы, чтобы его отбросило сквозь мироздание настолько далеко, что он не сможет найти дорогу обратно. Правда, и Дети Неба, и Фир Болг быстро поняли, как избежать этого. Диан Кехт пришёл к Дагде и забрал у него Котёл.

– Эй! Ты куда его катишь?! – вскочил Дагда.

Диан Кехт обрушил на Дагду один из своих снисходительнейших взглядов, щёлкнул пальцами, и Котёл поплыл по воздуху.

– Не переживай, не поцарапаю, – ответил Врачеватель тогдашнему хранителю Котла. – Если хочешь, можешь помочь.

Применив невиданное доселе волшебство, Диан Кехт и Дагда научились с помощью Котла удерживать в нужном месте в нужное время тех сородичей, которые становились боевыми жертвами врага. Невредимые, они выходили из Котла следующим утром и снова вступали в битву, если она грозила произойти.

Фир Болг, дабы не потерять единоплеменников, строили курганы, прокладывали в толще земли каменные галереи, служившие павшим дорогой обратно, к своим. Тысячи таких путей испещрили мир, но не все павшие фирболги находили по ним путь домой. Многие оставались там навсегда. Иные же возвращались слишком поздно. Время. Вот то, что делает смерть – хоть и не навсегда – смертью, а жизнь – жизнью. Волшебство фирболгов было велико, но они… забыли о времени. И проиграли Детям Неба в войне за право владеть землёй.

Прекрасная Маха! Неистовая Маха! Огненно-рыжая Маха! Она торжествовала, когда покорённые фирболги пришли просить мира. Она презрительно глядела на них, глядела сквозь них, словно через пыль, поднятую на тракте тяжёлой поступью сотен ног; пыль, которая рано или поздно осядет, оставив после себя чистое пространство. И, конечно, она не видела среди них Пвилла, который смотрел на победителей исподлобья, меняя желваками своё лицо; Пвилла, чья гордость клокотала у горла, и который не мог ничего поделать с поражением своего народа. Маха была горда тем, что во многом её стараниями Дети Неба пришли сюда. О, она храбро сражалась, и её гортанный боевой клич хорошо знали ныне побеждённые враги. Она торжествовала в мыслях своих: это была не только победа её народа, это была и её личная победа.

Разрушение. Оно пришло скоро и было ужасающим. И кому, как не Махе и другим из племени Священного, было не знать, не догадываться, не чуять, что оно настанет. И снова разрушение пришло с моря. Ибо разрушали фоморы, Дети Моря. Дети Моря пришли на сушу.

Нет, не так. Не Дети Моря.

Море!

Пришло!

На сушу!

Не фоморы отрядами по десять-пятнадцать исполинов, оставляющих в морской среде то руку, то ногу, то глаз, то ухо, то полтела, пришли на сушу воевать с её обитателями. Фоморы усвоили свои былые ошибки. Поэтому именно море хлынуло, поглощая в себя твердь.

Сколько это длилось, никто доподлинно не знает. Время исчислялось тогда иным образом, и боги также воспринимали его иначе, нежели сейчас, когда временем, по сути, управляют люди с их сиюминутностью жизни и быстротечностью перехода в новое качество. Иначе воспринимала время и богиня Кальех, чьи льды снова растапливались, но уже в жестокой распре с тем, кого сегодня мы знаем как Кромма Круаха.

Как бы там ни было, но Дети Неба и Фир Болг встали плечом к плечу, обороняя сушу. Ставили друг на друга целые скалы, резали на них священные знаки, творили заклинания. На одном из рубежей встала Маха и верные ей воины, держа свои волшебные щиты перед неуклонно наступавшим морем.

Вдруг у Махи за спиной гулко затряслась земля. Она обернулась. Дагда! Он никогда не спешил, но всегда прибывал вовремя. Он не был исполином, но всегда казался гораздо крупнее других Детей Неба. Он никогда не злился всерьёз, но все знали, что обидеть его весьма чревато. Он не был воителем по призванию, но врагам при встрече с ним было несдобровать.

Дагда шёл, как всегда, размашистым уверенным шагом, неся на плече свою знаменитую дубину, которую никто, кроме него, не в силах был поднять. «Потому что вы все недостойны!» – шутил Дагда на этот счёт, хотя прекрасно знал, что дубина его ну просто очень тяжёлая.

Румяный бородатый Дагда подходил к рубежу рыжей Махи. Подошёл, оглядел строй щитовиков, шаг за шагом отступавших, взлохмачивая почву, под натиском очередного морского вала. Со смехом: «У-ух, налетели-то!» – смахнул с лица брызги волн и повернулся к Махе.

– Отойди, махонькая, – почти ласково сказал Податель благ. – И мальчиков с девочками своих отзови. Я тут сам как-то.

И обрушил дубину прямо перед собой. Навстречу волнам. Волны моря неожиданно сами для себя отпрянули. Море зло загудело.

– Эй, Лир! – крикнул морю Дагда. – Чего это ты раздухарился?! Суша к суше, вода к воде!

И пошёл пахать своей кряжистой дубиной борозду вкруг уцелевшей земли:

– Я как заряжу дубиной

Да по самые глубины!

Будешь знать, старик, ты, Море,

Как отчаянно сеять горе.