Каледонский безумец

Но Медрот – не мой сын, хоть в сыновья и годился. Он – мой дальний родич по материнской линии. Хотел прославиться, прибыл ко двору. Юн был, строптив. Мы его в Круг Дракона не приняли, предписали пару зим обождать, пообтесаться. Но он ушёл, сколотил ватагу из таких же, как он сам, не перебесившихся юнцов. Они принялись стращать всех окрест, обирать в набегах. Мы тогда задали недорослям трёпку и поставили условие: или расходитесь по домам, или отправляйтесь на Саксонский берег и встаньте там гарнизоном. Для весу, так сказать. Отправились Медрот с волчатами сторожить саксов. Только не сторожили они, а сговорились против меня и стали ждать подходящего случая. Вскоре он и произошёл – восстали вожди Гвинеда. По нам ударили с двух сторон, мы отступили и встретили их в Камлане. Там я дал своё последнее сражение. М-да, мальчишку надо было всё-таки держать ближе…

Я был смехом барда Нейрина

Меня бывало спрашивали, откуда в Книге Талиесина столько отсылок к христианским образам. Я никогда не видел, чтобы Талиесин не то что книгу писал, что-то больше пары-тройки форфэд Огама чертил, да и то лишь для снятия рвотных позывов. Мне вообще кажется, что светской грамоте, – ну, латыни с греческим, – он обучен не был, а язык Придайна тогда еще на письменность не переложили. Но вот слышал я как-то одну историю (сам Талиесин в правдивости оной не сознается, бедолага), и в версии барда Нейрина при переложении на ваш язык она выглядит примерно так:

Славный бард Талиесин,

Пережив похмельный приступ,

На святой церковный диспут

На денечек на один

Затесался то ль от скуки,

То ль в языческом экстазе

Всю христианскую заразу

Извести в душевны муки

Захотел.

О днях творенья,

Послушании суровом

До утра скрипели в преньях

Два десятка богословов.

Отмолчался лишь ленивый,

Прочие кипели страстно,

Яростно, велеречиво,

Истово и громогласно,

Древности авторитетов

Призывая в очевидцы –

Сто на сто апологетов,

Тьма на тьму седых провидцев.

То ль с похмелья, то ль со злости

Гаркнул славный бард на пленум,

Ажно затрещали кости,

Ажно задрожали стены:

«Вы, отцы, меня достали

Вашим пряно-прелым преньем,

Я уж сам на все детали

Ваше разобрал ученье».

И, икнув-рыгнув, продолжил

Во хмельном своем веселье,

Ибо рот его приложен

Был не раз к шальному зелью,

Пока спорили христиане:

«Что ж, начну, покуда пьяный,

Ибо втрезве станет стыдно.

А кому сейчас обидно,

Может выйти вон отсюда!

На любое ваше чудо

Клал я с ваших колоколен

И с крестов святых часовен.

Крыл Пречисту Деву дважды…

Далее – пишите: важно! –

Клал я в ваших райских кущах

Вот такие славны кучи.

Пил в умат с Авессаломом,

За космы таскал Давида,

А Иоанну Богослову

Дал пинка с большой обиды,

Ваши тетраграмматоны

Я вертел причинным местом…», –

Тут он смолк, запнувшись с текстом

И, наверное, с каноном.

Так остались изумлены

Все епископы-аббаты,

Лишь писец строчил упорно

Всё, что услыхал в дебатах.

Как услышал, так и стало, –

Мол, Талиесин в раю

Побывал и лет немало

В иудейском был краю,

Мол, с Христом он вёл беседы,

Разгонял в аду чертей,

А потом стяжал победы

С Македонцем без затей.

В общем, бред писца глухого,

Юркнув в каждые уста,

Сделал барда молодого

Посвятей того Христа.

А мораль, увы, не нова

Под истории конец:

За любым изустным словом

Завсегда придёт писец.

Погром в Аннуине

Говорят, что сие есть первоначальный вариант поэмы Талиесина «Добыча Аннуина», но это неточно…