Каледонский безумец

Талиесин громко сглотнул.

– Не переживай – всё пройдет без боли, – произнес я, на пару с Гвенддид раззадоренный видом хвастливого лгунишки, уже задававшего в Придайне моду на небылицы, чего мы с сестрой, судя по всему, оба терпеть не могли. – Твоя жертва – это служением нам и нашему делу ровно один год и один день.

– Э, нет, – запротестовал Талиесин. – Бросьте эти ваши божественные штучки! Год и день – это метафора вечности.

– Мета что? – не поняла Гвенддид.

– Неважно. Мудрёное эллинское слово, которое сегодня, как считается, должны знать все новомодные барды Придайна, – съязвил я. – Означает перенос того же смысла с одних слов на другие.

– А, ну да, заклинание, – по-нашему поняла Гвенддид.

– Почти, – уточнил я. – Эллины уже давно не колдуют, как это водилось у них в дни до Кесаря. Поэтому сказители старой школы решительно против заимствований с юга. Но нашему юному одаренному, как сам Огма, другу, желающему сразить слушателей наповал своими… метафорами, вся наша старая школа до звезды. Ну ничего, побродит с нами – пообтешется.

– Я на год и день не подписываюсь! – запротестовал Талиесин.

– Ты и писать-то, поди, не умеешь, – съязвил я. – А насчёт года и дня всё просто. Тебе Керридвен жизнь подарила? Подарила. Хотя за то, что ты, суслик, натворил, можно и в Аннуин – в один конец, так сказать. А мы, как ты помнишь – внуки Керридвен. И по роду нашему заявляем своё право на твой долг. Жизнь за жизнь. В общем, мы её арендуем. Не навсегда. Если выживешь.

А Гвенддид добавила:

– Или, ежели ты не согласен, мы отыщем старого мудрого Мата ап Матонви и расскажем, что ты тут про него и его знаменитого ученика Гвидиона сочиняешь. А Мата, что о нём самом говорят, в последнее время мало волнует. Но после того как Гвидиона посадили в Крепко-Накрепко, Мат очень сильно по любимому воспитаннику тоскует. И не потерпит, чтобы какой-то клещ из человеческого племени порочил его имя.

Талиесин глядел на нас недобро, но беззащитно.

– Ладно, – вздохнул он наконец, – будь по-вашему. Всё равно сейчас не сезон, и пиры у знати – редкость. А на подачки постояльцев придорожных харчевен много не заработаешь.

– И всё-таки поганые у тебя вирши, Талиесин, – решил я добить его, не погрешив при этом против искренности. – А потом ещё скажут, что ты классик.

– Чего? – не понял тот последнего слова.

– Учи латынь, – догадалась Гвенддид, – средь голытьбы Старого Севера за умного сойдешь.

Мы переночевали там же, где и встретились, на постоялом дворе, а на утро отправились в путь.

Я был эхом домыслов об Артосе-Медведе

Белентайн, Белентайн, светлый праздник весны,

Ночь начальная месяца мая.

Ночь влюблённых сердец, ночь скрываемых лиц,

Коих маски спадают под утро лишь вниз,

До поры тайны не открывая.

Белентайн – песнь богов, сладострастная песнь,

Дань природе за щедрость дарений,

Гимн любви, жизни гимн, встреча летней поры,

До утра не свернутся обильем пиры,

Где нет места на ранги деленью.

Занимается пламя высоких костров,

Коих много на леса опушке.

Славит будущие урожаи народ,

В забытьи развесёлом ведут хоровод,

И рекой льётся пиво по кружкам.

Вот выходит из замка властитель Артур

С ним под руку идёт Гвиневера.

Их приветствует с вящим признаньем народ,

Что участья монархов во празднестве ждёт,

Ибо свята народная вера,

Что, чем жарче огонь, тем обильнее год.

Люди церкви сказали, что праздник сей мерзк,

Что народ этим дьявола будит,

Что трекятым кумирам сим воздана лесть,

Что всевышний любого, кто бы он ни есть

За поганую мерзость осудит.

Но никто не ушёл – есть народная честь,

Что ж до церкви, с неё не убудет.

И идёт средь костров королевска чета,

Разбрелась многочисленна свита,

Превозносят правителей все нараспев,

Нарядить во обрядовы платья успев,

И главы их венками увиты,

И личины уже им скрывают лицо,

Ударяют по струнам и бубнам,