Калейдоскоп

Нос убил какой-то член вместо меня, словно пространство, помня мои окровавленные руки, решило дать мне милостыню и само подобрало персонаж для исполнения приговора. Я в этом не участвовал. Я только опознал тело. И черт меня дери! Более 40 колотых ран по всему телу! И ни одного попадания в лицо. Мне подумалось, что это какая-то злая «недошутка»! Я рассмеялся прямо в морге. Конечно, учтивые врачи и следователи подумали, что это нервное. Еще бы! Как тут не нервничать! Искромсанное тело лежало передо мной! Вот оно, прямо на холодном грязном столе! Лежит как-то в неестественной позе, струпья мяса и запекшейся крови по всему телу, лохмотья испачканного платья, вывернутые колени и порванные босоножки, но! Ни единой царапины на лице! На этом чертовом лице! Ненавистном и жалком лице! Она приоткрыв глаза, с вывернутой шеей таращилась на меня, и я был уверен смеялась! Да, да смеялась надо мной или мне, как это делала все 8 лет! Все долгих отвратных восемь лет!

Я отвернулся от нее, и меня вывернуло прямо на пол. Я облевал ботинки не только себе, но и рядом стоявшему лаборанту. Я не стал извиняться – это же нервное. Вы же все так учтивы и все понимаете! Только я ничего не понимал. Не понимал этого убийцу, который зарезал ее как рождественского кабана, но по морде, о Боже, по морде ни разу не врезал! Неужели он не хотел проломить ей череп, свернуть вечно играющую челюсть, отрезать к чертям собачим этот морщинистый мерзкий «недонос»?! Я ничего не понимал. Как и не понимал все эти пролетевшие восемь лет. И не понимал еще кое-чего.

Я же любил ее спину. Я так любил ее спину. Я до сих пор люблю ее спину. Почему мне не дали просто ее спину? Зачем забирать целиком все тело и тащить его в гроб? Зачем увозить все тело с гниющими кишками и желчью в крематорий? Зачем созывать всех родственников и сослуживцев, чтоб ткнуть их носом в пожелтевшее лицо и синий приоткрытый рот покойника? А потом еще заставлять их целовать разлагающийся труп в лоб или куда им там захочется? Похороны можно смело обозвать ничем иным, как чертовым шоу уродов, при этом я затрудняюсь определить кто более уродливы - живые или мертвые! О да, для некоторых это прекрасное зрелище, и что больше всего меня бесит, людей туда так и тянет, поглазеть на покойника. Словно они примеряют не смерть, а платье: хм, мне пойдет такой цвет? Или, мне к лицу эта модель? Хм, неужели я тоже буду так ужасно выглядеть? Или, о! Как она прекрасна! Я тоже хочу быть такой же красивой, когда умру! И да, да, гроб мне тоже именно из такого же дерева, пожалуйста!

Со всем этим балаганом, я думал только о спине. Я жалел о том, что мне не отдали ее позвоночник. Я настаивал, я просил, но неумолимы были их лица. Они не дали мне ее позвоночник. И я смотрел как опускают гроб и прощался со своей возлюбленной спиной навсегда. Я плакал. Я правда плакал. Плакал от того, что видел и знаю, что происходит с умершим телом через неделю, через месяц, через три года. И я завидовал червям и всевозможным личинкам, у которых сегодня начнется пир с моей спиной. Они выгрызут ее, а потом просто высрут, проглотят снова и опять высрут, пока спина не исчезнет как таковая навсегда. Я больше никогда не увижу мою спину.

Красное и Белое

Мне было семь лет. Я шел по сухой и выжженной траве, подбивая носком сношенных сандалий взлетающих вверх мошек. Палкой я размахивал перед собой, помня, как учила меня мать быть осторожным, ведь в полях водятся степные змеи. Мышей я не боялся, но змей опасался. Тогда, очень давно, я еще не представлял насколько мир полон опасностей и грандиозно населен всевозможными тварями, кроме людей конечно. Тогда я остерегался только змей. Их разновидности, классифицировались в моем детском сознании только на две категории: ядовитые серые гадюки и черные безобидные ужи с оранжевыми ушками, хотя меня уверяли, что их несуществующие ушки желтого цвета. Не знаю. Дальтонизмом я не страдал, и даже сейчас убежден в том, что они оранжевые.