Калейдоскоп

Я был там, где солнца было настолько много, чтобы его возненавидеть. Опаляющая жара, нехватка воздуха, тяжелая экипировка, очень сильные психотропные, запрещенные препараты и острые, как у дикобраза иглы горы. Горы, горы в которых сплошное солнце и враги! Да, враг был повсюду, он прятался, казалось бы в самом солнце, и я ненавижу все желтое и заросшее щетиной.

Солнце и борода – так я могу охарактеризовать один из своих жизненных периодов. С юного возраста, мое пространство складывалось из одних сплошных врагов. Само государство твердило мне, что враг не дремлет, и он может прятаться под личиной даже самого безобидного старика или ребенка. Поэтому, законодательно имея все права, я без зазрений совести убивал всех без ограничений.

И вы знаете, это правда. Куда бы не направляли меня – повсюду мне показывали врагов. Говорили «Так выглядит твой враг! Вот лицо твоего врага! Сколько раз встретишь врага, столько раз и убей его!». Так было везде, всю мою сознательную и бессознательную жизнь. Мир состоящий из солнца и врагов…

Я сидел как-то в душном и тесном укрытии, прошел сезон дождей и экзотические растения словно невиданные птицы распушили свое занятное оперение. Там и там, отовсюду пестреют ядовитые и опасные, но до нельзя, красивые бутоны. Как я и говорил, точнее писал, дожди в том логове, куда меня забросили еще до горных бородачей и солнца, были естественным муссонным явлением. Многие из раненных не выживали, как раз в силу повышенной влажности, так как раны не успевали заживать – они, мои одураченные братья сгнивали живьем, мучаясь в отвратительной, длительной, дизентерийной лихорадке. И это было отвратительно. Я жалел не солдат, а в первую очередь себя. Да я это говорю в открытую и совсем не сокрушаюсь по этому поводу! Мне было уже глубоко насрать на то, что каждый день умирали люди, и срать приходилось достаточно часто в прямом смысле слова. Так в период непрекращающейся борьбы, атрофируется практически каждый участок души, превращаясь в неподвижную глыбу, которую ощущаешь только тогда, когда приходится пристрелить обожжённого ребенка, и то не всегда, порой даже в такие минуты душа, или что там у меня молчало. И я переживал только за себя, что приходится делить очень тесные траншеи и укрытия с разлагающимися трупами. Мне было противно. Мне было неприятно. А еще, мне совсем не хотелось подцепить какую-нибудь заразу от тех, кто еще продолжал корчиться, харкая кровью, понимая, но не принимая неизбежность. Они в агонии с обезумевшим взглядом, цеплялись, трогали тащили тебя к себе требуя внимания! Кричали и что-то требовали распространяя зловоние и инфекцию. Вот что тревожило и раздражало меня! Была б моя воля – я бы их застрелил и поверьте, это бы не было убийством, в данном случае это был бы высший акт милосердия! Но я не мог, не имел права. И меня это тоже бесило! И да! Я не хотел умирать в собственном дерьме и отказывался чувствовать беспомощность, вызывая жалость, страх, ненависть и стыд у сотоварищей. Нет! Такого я не хотел!

И вот сижу я в тесном, гниющем укрытии, наполненном влагой, противной такой прилипающей сырости вперемешку с трупным запахом гнилой разлагающейся плоти и думаю. Как вы думаете, о чем? О солнце! Пусть меня разорвет! Я даже рассмеялся! Искренне так, громко и плевал я на лазутчиков. Я хохотал, как сам *Абаддон! Хохотал и плакал. Плакал от того, что я – ненавидящий солнце, не вспомнивший о нем даже в жуткий мороз 42-ого, думал сейчас и не просто думал, жаждал его как никогда. Я плакал от того, что мне надоела сырость и что я чертовски продрог не от холода, нет, меня знобило от жары и повышенной влажности. Я плакал от того, что устал. И что мне надоело валятся в дерьме среди непрекращающихся трупов, словно их производил какой-то невидимый адский конвейер! А потом я плакал от того, что возненавидел себя! За жалость к самому себе! Я сообразил с колючей, молниеносной ясностью, что яд – уже во мне! Что я обязан остановить его, исторгнуть из своего организма! Уничтожить тело, душу, сердце и не думать больше ни о чем, кроме убийства. Именно тогда, я полюбил убивать. Не желая безысходности – я обрел безумие.

И пространство услышало меня, хотя я ничего не просил. После победы кого-то ради чего-то, меня отправили на раскаленные, пыльные горы на территории Баглана, и это были мои последние объятия с солнцем и кровью. Потом я вернулся куда-то и как-то с кем-то жил дальше.

Но последней моей осознанной, вменяемой и контролируемой мыслью, тогда в мокрой луже с трупами у ног, было точное определение: «я бы не хотел быть солнцем. Вечные проклятия и вечные прошения. Это почти что быть Богом. Никогда не угодишь. Всегда кто-то чем-то недоволен и что бы не произошло, виноват будешь – только ты…»

Квадратные люди:

Синий

Ко мне стали приводить людей. Там, где я был – все казалось каким-то не реальным, искаженным и упрямым в своей навязчивой реальности.