Калейдоскоп

Так вот я шел по жаркой плоскости мироздания. Палило яркое солнце и в мои мысли то и дело влетали, нет, вливались, как густая сгущенка, всевозможные воспоминания и размышления. Но завидев родной дом, я по не понятным причинам, с охватившей меня тревожной радостью, стремглав понесся навстречу семье. Уж как-то подозрительно мне захотелось вбежать в ворота, напугать курей и обхватить за талию мою невысокую, но стройную мать! И я бежал. Бежал перегоняя ветер! И перегнал, потому, что ветра то и не было. Только благодаря моему движению, в неподвижном воздухе образовался вихрь. Такой тяжелый и душный. Но все же, что-то меня обдувало.

И тут, я услышал выстрел. Потом еще один. Я упал, как бежал. Счесал колени и вжался в траву. Выстрелы доносились из нашей усадьбы. Их было несколько, с короткими перерывами. Потом мне почудилась пулеметная очередь и тишина, повисшая в воздухе над моей головой, чуть выше сухой и сорной травы. Я лежал не понимая еще, что делать. И с чего бы это в нашем доме стреляли? Но некие первобытные инстинкты меня крепко держали в траве. Чуть позже, я услышал голоса незнакомых и грубых людей. Они смеялись, но я их не видел, мне было страшно поднять голову, я прижимался к земле, словно это была моя мать и тихо-тихо лежал в полном неподдельном оцепенении. А голоса, что-то говорили и реготали, как пьяные мужланы по ночам в колыбе. Мой отец страшно не любил пьяниц, да он и сам себе редко позволял вольности и уж точно никогда, я не видел его пьяным. И не увижу. Понял я как-то сразу.

Заржали кони и голоса с улюлюканьем растворились в дали. Стало тихо. Так тихо, что прямо жутко. Я хотел было заплакать. Это означало, что оцепенение покидает меня, но сдержался. Я не мог! Я не смел! Мне нужно было узнать, что там? Дома! И я заставил себя встать на дрожащие, кровоточащие ноги. И побежал. Почти побежал. Шатаясь и кривя лицо от боли, весь в траве и сорняках я вошел в перекошенные распахнутые ворота. Все еще стояла пыль, она в таком жарком воздухе, не успела осесть. Глубокие борозды от телег рассекали двор. Эти грубые голоса убегали в спешке, и я видел, как где ни где, были разбросаны знакомые лоскутки тряпья и раздавленные сапогами яблоки. А еще по-прежнему оставалось очень тихо. Я уже не бежал, я криво шел прихрамывая вперед и набравшись сил, выдавил из себя какой-то хриплый и пискливый окрик.

- Па. – пыль тут же съела мой жалкий призыв, и я повторил прочистив горло. – Па! – я шел ковыляя сквозь облака земли и глины. – Отец! – уже громче крикнул я, но мне так никто и не отвечал. Мне это не нравилось. Совсем не нравилось! И это все мне настолько не нравилось, что честно говоря, на тот момент я и не хотел знать ничего. Мне на самом деле уже не нужны были ответы. Я не хотел дальше знать: почему тихо, куда все подевались, где отец и почему вообще никого нет?! Даже курей! Даже глупых-глупых курей! Нет. Одни перья, пыль, разноцветные веревочки и растоптанные яблоки. Больше ничего.

И тут я заметил дым! Он, он струился и стремительно набирал вес, выпрыгивая прямо за крышей дома. Я знал, там был сарай. Я хотел было побежать, но неожиданные хлопки и взрывы остановили меня. Снова оцепенение взяло власть над моим телом, и я как мальчишка, да я и был мальчишкой, прикрывая уши присел, защищая себя от чего-то. И вот, как черт из табакерки выскочило пламя. Огонь рванул вверх пожирая треск и хлопушки – что-то взрывалось в сарае, обретая бесценность. Только тогда, ребенком, я думал, что бесценный – это потерявший свою цену, что-то не важное, лишенное значимости. Может это и так. Сгорев и потеряв свою ценность: дом, сарай, курятник, конюшни в общем все в чем жило мое детство, обесценилось вот так грубо и сразу.

Да, пламя как ненасытный обжора уничтожил почти все. Пробегая вокруг огненного балагана, в поисках родных, я то и дело мельком, успевал заметить отдельные части тел: ноги матери с окровавленными икрами, руку брата, макушку сестры, простреленную спину еще одного брата, шею деда в петле и платок моей бабушки, видимо голова ее была придавлена в щебень и так больше не поднялась. Никого из моих родных я не нашел живым. Даже мои преданные Огонек и Веска – были застрелены в собственных будках. Их окровавленные шерстки, снятся мне порой до сих пор.

Я стоял за пределами бывшей усадьбы. И просто смотрел, как уничтожает кто-то мое все. И не мог сдвинуться с места. Ко мне подошел человек и сказал, что их убили красные люди. Я спросил: - Почему они убили мою семью? - Человек ответил:

- Потому что твои были в белом.

Я бы не хотел быть солнцем

Я не люблю солнце. Не люблю еще с детства. Моя ненависть длится так давно, что я не помню, когда точно возненавидел солнце и жару и все остальное, что связано с жизнью в целом. Все то многое, что раздражает и бесит меня не давая покоя и упокоения ни сердцу, ни душе, не просто тлеет во мне, а кипит и приобретает уродливые формы.