Калейдоскоп

В пользу такого вывода говорят и многократные свидетельства отсутствия у человека осознанной цели, его непрестанных метаний и попыток обрести достойный образ жизни, который упорно не даётся ему в руки, потому, быть может, что он никогда сам не знает точно, чего хочет. Есть над чем задуматься, сидя у ночного костра...

Голубое сказание. Эдем. Глава 1

ГОЛУБОЕ СКАЗАНИЕ. Эдем

Глава 1

…И вот он стоит перед ангаром. Приникшее к земле чужеродное тело, которое решительно не сочеталось с пурпурной мглой Каверны, испуганное творение, сжавшееся в комок от страха перед величием подземного мира.

Существо, бывшее некогда Павлом Окуневым, смотрело на ангар, широко расставив крепкие ноги:

«Чужое тело… Как же сильно я отдалился от людей. Ведь оно совсем не чужое. В этом строении я жил, мечтал, думал о будущем. Его я покинул со страхом в душе, и возвращаюсь также, со страхом в душе.

Меня обязывает к этому память о людях, которые были подобны мне до того, как я стал другим, до того, как обрел жизнерадостность, бодрость, счастье, недоступные человеку».

Ворила коснулся его боком, и душу Павла согрело веселое дружелюбие бывшего енота, осязаемое дружелюбие, товарищество, и любовь, которые, надо думать, существовали всё время, но о которых он и не подозревал, пока оставался человеком, а Ворила – енотом.

Сознание уловило мысли енота.

– Не делай этого, дружище, – говорил Ворила.

– Я обязан, понимаешь, – ответил Павел чуть ли не со стоном, – Для чего я вышел из ангара? Чтобы выяснить, что же такое на самом деле Каверна. Теперь я могу рассказать им об этом, могу принести долгожданный ответ. Иначе всё было зря...

«Ты обязан был сделать это давным-давно, – произнес мысленный голос, неясный, далекий человеческий голос откуда-то из недр его кавернианского сознания, – Но из трусости ты всё откладывал и откладывал. Ты бежал, потому что боялся возвращаться. Боялся, что тебя снова превратят в человека».

– Мне будет одиноко, – сказал Ворила, сказал, не произнеся ни слова, просто Павлу передалось чувство одиночества, послышался раздирающий душу прощальный звук. Как будто его сознание и сознание енота на миг слились воедино.

Он стоял молча, и в нём поднималось отвращение. Отвращение при мысли о том, что его снова превратят в человека, вернут ему неполноценное тело, неполноценный разум.

– Я пошел бы с тобой, – сказал Ворила, – Но ведь я не выдержу, могу при этом умереть. Ты же знаешь, я совсем одряхлел. И блохи заели меня, старика. От зубов одни пеньки остались, желудок толком не работал. А какие ужасные сны мне снились! Маленьким я любил играться с кроликами, а перед уходом, даже во сне кролики прятались от меня.

– Ты останешься здесь, – сказал Окунев, – Я вернусь сюда.

«Если смогу убедить их, - подумал он, - Если получится… Если сумею им объяснить».

Он поднял широкую голову и проследил взглядом череду холмов, переходящих в высокие горы, окутанные розовой и пурпурной мглой. Молния прочертила в небе зигзаг, озаряя облака ликующим светом.

Медленно, неохотно он побрёл вперед. На крыльях ветра прилетел какой-то тонкий запах, и он вобрал его всем телом, точно кот, катающийся по мяте. Нет, не запах, конечно, просто он не мог подобрать лучшего, более точного слова. Пройдут годы, и кто-нибудь из вновь пришедших разработает новую терминологию.

Как рассказать им о летучей мгле, что стелется над холмами? О чистой прелести этого запаха? Какие-то вещи они, конечно, поймут. Что здесь не ощущаешь потребности в еде и никогда не хочешь спать, что нет ничего похожего на терзающие человека неврозы. Это они поймут, потому что тут вполне годятся обыкновенные слова, годится существующий язык.

Но как быть с остальным – со всем тем, что требует новых слов, иного понимания? С чувствами, которых человек еще никогда не испытывал? С качествами, о которых он и не мечтал? Как рассказать о небывалой ясности ума и остроте мыслей, о способности использовать свой мозг до последней клеточки? Обо всем том, чего человек никогда не знал и не умел, потому что его организм лишен необходимых свойств.

«Я напишу об этом, – сказал он себе, – Сяду и, не торопясь, все опишу».

А впрочем, слово, запечатленное на бумаге, тоже далеко не совершенное орудие…

Над кварцевой шкурой ангара выступал сверхпрочный телемонитор, и Павел доковылял до него. По небольшому экрану бежали струйки сгустившегося кислотного тумана, поэтому он выпрямился перед ним во весь рост.

Сам-то он всё равно ничего не разглядит, зато люди внутри увидят его. Люди, которые ведут непрерывные наблюдения, следят за бушующей стихией Каверны, за неистовыми ураганами и аммиачными дождями, за стремительно летящими облаками смертоносного метана. Ведь людям это место представляется только таким.

Подняв переднюю лапу, он быстро начертил на влажной поверхности буквы, написал задом наперед свою фамилию.