Калейдоскоп

– Так ведь я не об этом спорю. Вполне допускаю, что игрецом быть лучше, чем человеком. Но я никак не могу согласиться с тем, что мы вправе разделаться с нашей цивилизацией, променять все, что было и будет совершено человеком, на то, что способны совершить игрецы. Мы двигаемся вперёд. Может быть, не с такой легкостью, не так мудро и блистательно, как ваши игрецы, зато мне сдается, что в конечном счете мы продвинемся намного дальше. У нас есть свое наследие, есть свои предначертания, нельзя же все это просто взять да отправить за борт! Да вы с ума сошли, если станете отрицать это!

Окунев наклонился вперед:

– Послушайте, – сказал он, – Я всё делал честь по чести. Пришёл прямо к вам, в Мировой Совет. А ведь мог обратиться напрямую к печати и радио, чтобы припереть вас к стене, но я не стал этого делать.

Раскин возмущённо возразил:

– Вы хотите сказать, что Мировой Совет не вправе решать этот вопрос? Что народ тоже должен участвовать, так?

Павел молча кивнул.

– Так вот, по чести говоря, – продолжил Виктор, – я не полагаюсь на мнение народа. Существуют такие вещи, как реакция плебса, как эгоизм. Что им до рода человеческого? Каждый из них будет думать только о себе.

Окунев изумлённо воскликнул:

– Получается, вы даёте мне понять, что я прав, но вы тут ничего не можете поделать? Так?

Раскин покачал головой:

– Не совсем так. Что-нибудь придумаем. Каверна может стать чем-то вроде дома для престарелых. Предположим, придет пора человеку уходить на заслуженный отдых…

У Окунева вырвалось рычание:

– Награда, – презрительно бросил он, – У вас, чинуш, одна реакция – либо запретить, либо оказать милость. Конченые твари... Что придумали – пастбище для старых лошадей. Рай по путевкам.

– Успокойтесь и не хамите. Зато мы человечество спасём, – подчеркнул Раскин, – и Каверну используем.

Павел порывисто встал:

– Это чёрт знает что! – вскричал он, – Я прихожу к вам с ответом на вопрос, который вы поставили. С ответом, который обошелся вам очень дорого! А сотни людей, которыми вы были готовы пожертвовать? Расставили по всей Каверне конвертеры, пропускали через них людей пачками, они не возвращались, вы считали их мертвыми и все равно продолжали слать других! Ни один не вернулся, потому что они не хотели, не могли вернуться, их пугала мысль снова оказаться здесь! И вот я вернулся. А что проку? Трескучие фразы, словесные ухищрения, допросы, проверки… И наконец мне объявляют, что я есть я, да только не надо рот открывать. Да вы все – холодные, скользкие змеи, вас ни за что не ухватить – обязательно выскользнете.

Он опустил руки и весь понурился:

– Полагаю, я свободен, – произнес он, – Не считаю обязанным здесь оставаться.

Раскин медленно кивнул:

– Конечно, свободны. С самого начала вы были свободны. Я только просил вас подождать меня здесь, чтобы прояснить некоторые вопросы, пока шла проверка.

– И я могу возвращаться в Каверну?

– Учитывая все обстоятельства, – ответил Виктор, – это, пожалуй, совсем неплохая мысль.

– Удивляюсь, почему вы сразу мне этого не предложили, – с остракизмом ответил Окунев, – Такой удобный выход. Сдали отчёт в архив, забыли об этом деле, и продолжай распоряжаться Солнечной системой, словно фишками в детской игре. Ублюдки. Ваша семья уже не первый век отличается, сколько дров наломали – так нет же, люди предоставили вам новую возможность… По милости одного из ваших предков мир лишился учения Серемара, другой сорвал попытки наладить сотрудничество с модификантами…

– Оставьте в покое меня и мою семью! Не нужно оскорблять меня! – резко произнес Раскин, – Это гораздо серьезнее, чем…

Однако Павел перекричал его:

– Замолчите! Это дело я вам не позволю загубить! Хватит, мир и так достаточно потерял из-за вас, Раскиных. А теперь такая возможность открывается! Я расскажу людям про Каверну. Пойду на телевидение, обращусь к блогерам. Буду кричать со всех углов. Я…

В этот момент он вдруг осёкся, и у него задрожали плечи.

Заметив это, Раскин с холодной яростью ответил:

– Я принимаю ваш вызов, Павел Сергеевич, и предупреждаю – по-вашему не будет. Я не позволю, чтобы вы сделали такую вещь!

Окунев уже встал и, повернувшись к нему спиной, решительно зашагал к выходу из сквера.

Сидя на месте, будто скованный, Виктор вдруг почувствовал, как его ногу тронула мохнатая лапа:

– Догнать его, хозяин? – спросил Эдуард, – Задержать?

Раскин покачал головой:

– Нет. Пусть идёт. У него такое же право, как у меня – он может поступать по своему разумению.

Прохладный ветерок, перевалив через ограду, теребил плащ на его плечах.

А в мозгу упорно отдавались слова… Произнесенные здесь, в саду, несколько секунд назад, они словно вышли из глубины веков: «По милости одного из ваших предков мир лишился учения Серемара. По милости одного…»

Он сжал кулаки так, что ногти впились в ладони. Он подумал: «От нас одни только несчастья, всему человечеству проблемы. Учение Серемара… Модификанты… Да, но эти дикари вот уже несколько веков как овладели учением, а ни разу его не применили. Федька отобрал его у Согдеева, и тот всю жизнь потратил на то, чтобы вернуть пропажу, да так и не вернул».