– Ты не хочешь выйти погулять? – спросил я, поневоле чувствуя себя коварным педофилом, выманивающим жертву. Проклятые штампы.
– Я не могу, – ответила девочка очень серьезно, – я не знаю как.
– Хорошо. Подожди, не клади трубку, я попробую…
Я, не прекращая разговаривать, обогнул дом со двора и зашел в угловой подъезд. Связь, к моей досаде, прервалась – покрытие тут действительно было так себе, и дом заслонил базовую станцию. Я поднялся на площадку первого этажа и обнаружил, что дверей на ней нет. Видимо, когда квартиры продали под магазины, их заложили кирпичом и заштукатурили – одна сплошная, крашенная синей масляной краской стена.
Я вышел на улицу и снова позвонил, но бездушный голос ответил: «Неправильно набран номер».
Когда я обогнул дом, на месте окон квартиры была пыльная витрина с табличкой «Аренда», сквозь которую можно было разглядеть внутренности неудачливого пидор-бутика «Веселые ребята». Вероятно, где-то там внутри скрывалось и швейное ателье, но его не было видно. Потоптавшись у входа, я пошел на работу – а что мне еще оставалось делать?
– …День упрямства! Упрямство – душевное качество, допускающее только один единственно правильный путь, способ и метод. Для любых нужд и задач. Заменяет удовольствие от достижения цели!
Два раза удалось дозвониться до Анюты – в первый раз она категорически отвергла предложение встретиться, твердо сказав: «Завтра, Антон, все завтра, я занята!» – во второй – разговаривала вежливо, но очень странным тоном. Мне показалось, она не может вспомнить, кто я такой, и ей от этого неловко – во всяком случае, она все время сбивалась на «вы» и постаралась свернуть разговор как можно быстрее.
Оба раза я все бросал и несся на улицу Блаватской – но находил там только унылую пыльную витрину. Кафе «Палиндром» не появлялось, квартира девочки – тоже. Я ждал, набирал безответные номера и возвращался обратно, к своему микрофону – потому что делать больше было действительно нечего.
Я, как все, ходил на работу и, как все, не очень понимал зачем. Я перестал делить эфиры на утренние, дневные и вечерние, просто садился и нес в микрофон все, что приходило в голову, понятия не имея, слушает ли меня вообще кто-нибудь. Может быть, профессор Маракс прав, и моя болтовня помогает удерживать нашу реальность на краю той задницы, в которую ей суждено провалиться.
– Имущество, Антон! – чуть не плакал Чото. – Они сказали, что я имущество! «Пукложитель»!
– Забей, коллега. Это просто цвет лампочки.
– Почему я вдруг пукла? Антон, скажи, я же нормальный?
– Ты нормальный, Чото.
– Это было очень унизительно.
– Представляю.
– Ни фига ты не представляешь. Если бы не Кэш, меня бы из квартиры выгнали. Сосед уже примерялся дверь пробить и жилплощадь себе расширить. Мудак, каких свет не видывал, зато не пукла. Он человек, представляешь, а я нет! Но Кеширский сказал, что я ценное оборудование радиостанции, и пообещал всем большие неприятности. Ноутбук, впрочем, все равно спиздили. И фотик.
– Кто?
– Ну, эти… Комитет учета пуклоресурсов. Ходят по квартирам с пультиком, и не дай бог им что-то приглянется…
Оборудование, Антон! – с горечью повторил Чото. – Я – оборудование. Приставка к микрофону…
В «Поручике» все так же пили, играли, хватали за жопы стриптизерш – только теперь это делали с каким-то истерическим самозабвением. И пили как не в себя, и играли до трусов, и девок пялили уже чуть ли не в коридорах. Но все так же невозмутимо наливал за стойкой Адам, и все так же упорно потреблял наливаемое Славик – а что еще нужно для иллюзии стабильности?
Славик, как мог, старался меня утешить – рассказывал, что Всемирная организация здравоохранения признала любовь психическим отклонением и внесла это чувство в реестр заболеваний под пунктом «Расстройство привычек и влечений неуточненное».
– Вот, болезный, – он поднес к очкам вырезку невесть откуда, – цитирую, внимай:
Официальные симптомы болезни «любовь»:
«Навязчивые мысли о другом человеке» – есть такое!
«Резкие перепады настроения» – и это наблюдаю!