Календарь природы

Что, творясь под её покровом, не ново?! Даже то, что старо, отрывается новой страницей. Да только не разглядеть того в темноте. Клякса воды сливается с чернильным пятном неба, и лишь стволы берёз моргают, как белый шум в тишине.

Но в бутоне жемчужных лепестков солнечного света, проявляется понемногу пруда негатив. Угадывая очертания рыб, путаешься, узнаёшь их в забродившей листве, в киселе ила, отважившегося на вдох. И только утомишься сокрушаться, как явным становится дно, лёгкое с виду, засеянное причудливыми комьями лягух. Пытаясь разбудить их, мелким костлявым кулачком стучится о воду дождь. Он, вероятно, слеп, им заметно рано, спят ещё неудобно.

Тут же, глядясь в треснутое зеркало воды, плавунцы жонглируют ртутными шариками воздушных пузырей. Жуки грубы и жестокосердны. Заметно, что, оберегая от них, мускулистая волосатая рука кубышки придерживает малиновых от возбуждения карасиков с перламутровым пузом подле, не отпускает от себя далеко. Неожиданно нежна. До поры, пока не окрепнут. Или позже чуть.

Пестуя, трудно разжать объятия в один нАкон43. И неважно, – то ли это всего лишь одна зима, то ли жизнь одна.

Ради чего живём

Трещит погремушкой утра лес. Грызёт её, не жалея молочных зубов, и пенка тумана пузырится весело, тонкими струйками путаясь в шагах, путая взоры.

Мешаясь с малиновым сиропом зари, даёт надежды на вкусный день, которых всегда недостать44. Проливая в воду солнечный свет, он слышит заспанных воробьёв, занятЫх звучными переливами, что бьются колокольчиками по сердцу, оставаясь в нём навечно. Ветви сосны кивают им в такт, и вездесущий ветр45 следит за согласием прочих, принуждая к тому ж.

Напугавшись звона, божья коровка перевернулась на спину, прижала сухонькие ладошки к груди, зажмурилась, притворяясь дрязгом46.

– Эй, коровка! Не дрейфь! – аккуратно переворачивая её, нежно глажу по спинке.

Ощутив знакомое прикосновение, жучок отряхивает ажурную чёрную юбочку крыл и торопится к сладкой крошке, намеренно оставленной на столе. Покуда за окном прохладно, жесткокрылое семейство в гороховых сарафанах остаётся в доме. В этом – любовь к тем, кто рядом. Кот и тот ходит с осторожностью, чтобы не хрустнули нежные косточки под мохнатой рукой, чтобы ни одного ржавого пятна страха на поверку47.

Тянется по стеклу шлейф пелерины златоглазки. Опершись о вид за окном, мнёт она время стройными ножками, флиртует то ли сама с собою, то ли с первым грузным шмелём. Рачительный, степенно обходит оставленные в зиму владения.

И вот уж полдень. А там и улитка томно тянет носок, смела со сна, и зримый дождь шуршит прозрачным плащом у порога, не решаясь войти… Да уходит вскоре прочь, не подобрав обронённых капель за собой. Не пройдёт и дня, как растворятся они в земле, опутанной бечевой корней, следа позабыв.

Такова судьба большинства, неурядиц. Сияют, оставляя в лотке памяти крошево истины, которое мы принимаем за воспоминания. Они – то, важное, ради чего живём.

Калейдоскоп

На кончике пальца, темнеет каплей крови божья коровка…

Они-таки вынудят не оставлять на столе воду. Поутру обязательно находится в чашке очередная любительница морских купаний, которую приходится выуживать и, обогрев долгим выдохом, выпускать погулять на изумрудные берега листа алоэ. Впрочем, они не хотят уходить, подолгу топчутся на одном месте, обнимают голыми по локоть руками, а, ступая, стараются не делать щекотно. И каждый раз, как удаётся принудить божью коровку сойти, настигает лёгкое чувство утраты сопричастности бытию, которого свысока не рассмотреть… Да ещё, – как стынет тёплая точка, согретая её недряблым, стянутым чёрным корсетом, станом.

В лесу же, – обвязанные шоколадной лентой прошлогодних листьев букеты первоцветов, снежные хлопья лишайников и примятое скалкой сугробов тесто дорог. Из них, шипами, настырные яркие, свёрнутые дудкой для бережения48 листочки. Цвета той, разноцветной зелени, грани которой стирает позже летняя злая припёка солнца.

Синица, верхом на воспалённой весной, угрястой ветке разучивает счёт, но дальше трёх отчего-то не выходит:

– Раз-два-три! – перечисляет она несколько раз подряд, и, передохнув, повторяет то же. И тут можно или удивляться слабости её ума, или поражаться прозорливости. Ибо совсем скоро ей накрывать стол к приезду ребятишек, которых всегда несколько раз по трое: то ли шесть, а то и все осьмнадцать!

– Какая, в самом деле, разница! Были б здоровы! – хлопая себя по бокам, оканчивает подсчёты синица.

– Угу! – соглашается филин спросонья и поворачивается на другой бок, чтобы не слушать, как дятел забивает очередной последний гвоздь в стену опочивальни. Отступая в сторону полюбоваться работой, он доволен, но суженая, мешаясь по-обыкновению, со словами: «А вот и не так!» , – вновь хватается за молоток сама.