Календарная книга

Природа его была непонятна: то ли магические лучи, что испускал мозг индуктора, проникали в голову испытуемого, то ли гипнотизёр просто играл роль спускового крючка. Что-то случалось внутри чужой головы, и человек начинал повиноваться чужой воле. На конференциях он слышал слово «торможение», которое приводило его в ярость: что за объяснение через новое непонятное? Всё это балансировало на тонкой грани между материализмом и идеализмом, что вызывало у Наппельбаума лёгкое неудобство при публикациях в отечественных журналах.

Можно было бежать прочь, не вернуться с очередного конгресса, ему даже предлагали такое, когда он на чудовищно неудобном цельнометаллическом «Юнкерсе» прилетел в Берлин.

В бегстве было что-то унизительное, к тому же, он отдавал себе отчёт, что окажется там одним из многих. Даже сумасшедшие там иные, не те, что в Советской России. Придётся пойти ассистентом к какому-нибудь неприятному человеку, например, Эрлиху. Нет, кстати, Эрлих его не возьмёт, он антисемит.

Всё другое, и дураки иные.

Главный врач больницы говорил так:

— Я бы ввёл понятие «конституционально-глупых» людей. Это будет пограничный тип: есть, конечно, идиоты и олигофрены, но есть и эти — с врожденной умственной недостаточностью. У этих людей могут быть прекрасные способности к запоминанию, они успевали в гимназиях, а возможно, и стали студентами. Но, умея пользоваться ножом и вилкой, поддерживать разговор, они остаются умственно бесплодными в совершенной степени. Есть даже такое выражение «салонное слабоумие». Они могут стать не только успешными рабочими, но и администраторами, работать в торговле… Да где угодно — и при этом они чрезвычайно внушаемы и всегда прислушиваются к большинству.

Настойчивые психопаты идут за ярким образом, а эти — за общественным порядком. Вот что я понимаю под конституционально-ограниченными психопатами. И после всякого потрясения мы получим от них острую паранойю, депрессию — после разорения и ипохондрию после того, как наши коллеги найдут у них опухоль. Помните, какой-то француз говорил, что человечество погибнет не от изощренного ума, а от изобильной посредственности. Они-то и есть ваш материал, коллега!

Наппельбаум кивал — он всегда соглашался с начальством, относясь к нему с уважением, перемешанным с иронией. Его забавляло, как старик по-детски радовался светящимся цилиндрам, с помощью которых можно было подзывать нянечек, фельдшериц и санитарок. Больной должен был щёлкать в определённом порядке кнопкой, и нужная позиция начинала светиться. Но за спиной у главврача эти приборы отключали, потому что некоторые умалишённые щёлкали кнопками постоянно и норовили в случае неудачи расколотить фарфоровый цилиндр.

Но однажды, поздно ночью, он застал Главврача за странным занятием: тот разложил на столе шесть спичек и задумчиво смотрел на них, будто решая в уме какую-то задачу.

Интуиция подсказала Наппельбауму, что ничего этого он видеть не должен, и он, пятясь, тихо прикрыл дверь.

Дежурная позвонила Наппельбауму в кабинет в половине второго ночи. Он как раз закончил сеанс «особой умственной работы», как это он называл, и собирал со стола листки с планами экспериментов и книги с двумя дюжинами закладок в каждой.

Его требовали в приёмный покой. Когда он вошёл туда, с несошедшими ещё пятнами от пальцев на висках, то увидел, как трое санитаров распутывают только что привезённого пациента. Он, видимо, был из буйных. Неизвестные доброхоты вязали его чем придётся, а сейчас оковы спали, полотенца лежали на полу белой грудой. Рядом с их снежной кучей маялся сопровождающий.

Только Наппельбаум появился, сопровождающий начал кланяться, кашлять и поздоровался на всякий случай несколько раз. Распелёнутый, наоборот, сидел смирно и вовсе не двинулся при появлении врача.

— Извольте видеть, — забормотал сопровождающий, — поэт, знаменитость (Наппельбаум пожал плечами, — поэтов тут видели много, один потом повесился, а другой — застрелился.)

Сопровождающий спрашивал, не загипнотизирован ли его товарищ.

— Это вряд ли… А не пил ли он? — встрепенулся Наппельбаум.

Новичок, как оказалось, пил, но не сильно, чертей до сегодняшнего дня не ловил, а вчера и вовсе казался нормальным. Сам поэт сразу понес всякую околесицу про тайные силы, какую не услышишь нынче и от старухи. Темные силы выходили вполне религиозными, а не уже привычно гнетущим всех тёмным лордом Керзоном. Привезенный позвонил из приемного покоя в милицию (не очень успешно) и явно был агрессивен. Наконец он попробовал выброситься в окно, но оно, армированное металлической сеткой, не выпустило буйного пациента.

Наппельбаум мгновенно вколол ему успокоительное, и через пять минут безжизненное тело поплыло по коридору на каталке в сторону палаты № 117.

Потрясённый сопровождающий подал голос:

— Доктор, а он действительно болен? Что с ним?