Календарные дни

В груди Климова закипел праведный гнев, и ему хотелось научиться скрипеть зубами — ах, сейчас бы так заскрипел… Минуту назад он свободно распоряжался собой и своими чувствами — вдруг все переменилось и перетасовалось. Право свободного выбора было возмущено и оскорблено. Эта перемена несла и тяжесть, и грубость. Примешивался и стыд за это дурацкое приглашение, а Климов, как и всякий нормальный человек, не желал быть осмеянным, тем более прилюдно. В пансионате люди хорошо уже знали друг друга и наверняка со смуглой женщиной познакомились и потанцевали многие, если не все мужики. Теперь ее восторженный взгляд, который, верно, даровался любому желающему, достался ему — вот отчего навязалась неловкость, когда шли в середину круга.

Климов мучительно, вязко покраснел. Рассудок хладнокровно убеждал, что конфуз этот — ложный, нечестивый, стыдиться должен такой человек, который сможет посмеяться над желанием любви и восторгом, над призрачным счастьем женщины, у которой глаза принуждены объясняться и говорить за язык, а главное — за душу. Как воспитанный, интеллигентный мужчина, Климов хорошо понимал ситуацию, но не страдания партнерши. Вместе с тем ему, как в нежном детстве, изо всех сил желалось, чтобы женщина выбрала не его или чтобы не было все так откровенно, площадно. Климов цепенел под размеренные такты добротного танца.

Сомнения и ужасы лектора вмиг рассеяла Наталья Васильевна, и Климову тут же и казаться стало, что ничего противоестественного и отталкивающего он не чувствовал, — вот главная, мимикрическая способность слабого человека, подозревающего, однако, в себе силу и мужество. Наташа спокойно поманила их, приглашая в тень. В кустах копошились ее приятели: отъезжающие по традиции разверстывали шампанское в граненые стаканы.

«Пей, — показала Наташа. — Отметим веселый вечер — и гуляй!»

Женщина покачала головой — не соглашалась. Зато остальные не противились, опорожнили посуду.

— Отправляйся назад! — Наташа крепко взяла немую за руку и вывела на дорожку аллеи. — Привораживай, пока не поздно, другого — некогда ему с тобой!

В свете электроламп Климов близко увидел глаза смуглой женщины, недавно счастливые и восторженные. Их затянули тоска, и отчаяние, и немой протест. Она слабо сопротивлялась дружескому уводу, но Наташа действовала решительно. Лицо женщины молило: не оставляй. Климов отвернулся — из естественного права самозащиты. Женщина словно бы поняла права тех, кто окружил лектора, — ей они были заказаны и недоступны с этими веселыми шумными людьми. Климов подумал о своем праве и неправе очень скверно. Он ощутил это отвлеченное и тонкое чувство выраженно, предметно, как кожа ощущает болотную гниль, ветер и прямой зной пустыни, будто оно горбом ходило под живой оболочкой.

«Что за беспощадная скотская норма, — думалось историку между теми терзаниями, — считаться лишь со своим выбором, пренебрегать им или лелеять, когда вздумается, а рядом тысячи людей с точно такими же правами на лучшую жизнь и много достойнее своего положения не могут использовать эти права. Но даже зная о несправедливом наделе природы, люди мало обращают внимание на чужие боли и немощи. И это тянется столетиями, и с каждым последующим поколением человек, кажется, вырабатывает в себе все более стойкий иммунитет против чужого страдания. Точно он понимает, что надо быть беспощадным до равнодушия к тому, чего пока не исправить и от чего нет лекарства. А все для того, чтобы прочувствовать до конца полноту  с в о е й  жизни. Да ведь такая полнота нечеловечна, бескровна. Но к чему я все это?»

— Для этой женщины любовь — идеальное чувство, — возвратилась Наташа к давней мысли. — А все потому, что не знает о ней ничего стоящего. Приехал новый человек — готова дружить и любить. Так не должно выпячиваться чувство.

«У кого-то не должно, у тебя обязано? — хотел напомнить Климов сгоряча, да не решился. — Вот оно право свободной любви: немилосердное распределительное свинство, и только. Но винить тут, кроме самих людей, некого, и кто бы снял с нас хоть часть вины».

Климов назло себе и опекунше догнал немую у входа на площадку. Подошел и растерялся. Делать-то что? Говорить с ней не умел, молча пригласить на танец не мог. Но женщина улыбнулась благодарно и положила на его плечо руку, будто они и не прекращали танец. И вновь Климова толкнули к чуду: в глазах женщины сначала померцал как будто, потом заискрился прежний беспричинный — но уже причинный — восторг. И как мало надо было человеку для счастья, если один считал себя низким и недостойным субъектом, а другому в избытке хватало согласия на танец и приглашения! Однако о ничтожестве никто, кроме него самого, не догадывался, да и что могла изменить за вечер женщина, радостная от случайной встречи и ничего не спрашивающая?

«Как же она танцует? — напрягался Климов. — Она же музыки не слышит. Неужели заранее чувствует мои движения? Обладай все женщины такой чуткостью, можно было бы их и от работ отстранить вовсе: мужик пахал бы раза в три проворнее и веселее, чем нынче».