Калигула

Спустя месяц после отравления Гай был все еще худ, бледен и быстро уставал. Аппетит так и не вернулся к нему, а в вино он добавлял меньше воды, чем следовало бы. Но нужно было радоваться уже тому, что он в состоянии ходить, и с каждым днем его здоровье крепло. Наш новый любимый лекарь-иудей заверил нас, что к Сатурналиям император полностью оправится. Как показало время, лекарь не ошибся – во всяком случае, в том, что касалось физического состояния Калигулы.

Так или иначе, в то утро мне показалось, что он более энергичен, чем в предыдущие дни. Однако то была не позитивная энергия. Во взгляде его сверкал гнев, хмуро сведенные брови обещали кому-то большие неприятности. Подходя к нему, я заметила неподалеку его крытую повозку:

– Гай, доброе утро.

– Сестра, приветствую тебя. Прошу тебя поехать со мной. Есть у меня пара небольших дел. Твой муж дома?

Я тряхнула головой:

– Он еще рано утром ушел в термы освежиться перед трудным днем. Сегодня у него встреча с управляющими курьерской службы.

Брат кивнул. Он сам назначил Виниция претором и поставил во главе имперской курьерской службы и системы правительственных сообщений. В последнее время из горных районов стали приходить известия о разбойничьих нападениях на курьеров и о том, что послания не всегда достигают адресата. Виниций был решительно настроен разобраться с этими разбойниками. Нельзя же допустить, чтобы пострадала его репутация!

– Ливилла, тогда соберись с духом, и поехали.

С этими словами он развернулся и двинулся к повозке, а я засеменила за ним.

– Куда мы едем? – хотела я знать.

– Надо расплатиться с кое-какими долгами. Сегодня новый префект Египта отплывает в свою провинцию.

У меня замерло сердце. Я поняла, что нам предстоит. Макрон всячески оттягивал свой отъезд. Покинуть Рим означало оставить на произвол судьбы те заговоры, в которых он, возможно, участвовал, и расстаться с любыми надеждами на влияние при дворе. Но откладывать до бесконечности он не мог, и в конце концов император настоял на том, чтобы корабль был готов к отплытию сегодня. Получается, Макрона арестуют до того, как он взойдет на борт. Как я уже говорила, брат всегда возвращал долги.

– Гай, нам необязательно там быть, – задрожав, засомневалась я. – На самом деле тебе вообще лучше не ехать. Ты еще слаб…

– Нет, теперь я силен. Может, на вид я бледен и худ, но не сомневайся: я еще никогда не был так силен, как сейчас. И более уже не буду слабым. Ни-ко-гда. Ни перед кем.

Он протянул руку, чтобы помочь мне забраться в повозку. Я села под фырканье и перестук копыт нетерпеливых коней и увидела, что мы с братом тут не одни. В повозке уже находились два пассажира, оба – в преторианской форме под белыми тогами, оба загорелые, покрытые шрамами и весьма немолодые.

– Ливилла, позволь представить тебе новых префектов претория: Луций Аррунций Стелла и Марк Аррецин Клемент.

Мужчины наклонились, насколько позволяли им сидячая поза и тесное пространство повозки, и пробормотали что-то в знак приветствия. Опасные годы на Капри научили меня изучать и оценивать каждого нового человека, и я сразу отметила несколько деталей. У Клемента был северный сельский говор, с плохим произношением. В речи Стеллы определенно слышались галльские интонации. Их форменные туники украшала узкая красная полоса на одном плече. Значит, они были эквитами – из сословия всадников, которое набиралось из представителей более низких слоев общества. А судя по загару, шрамам и акценту, должности они занимали невысокие и до недавнего времени оставались в тени и на периферии событий. Гай перестраивал преторий, стремясь превратить его в силу, которой он может доверять. От мужа я слышала, что после ухода Макрона преторианцев сильно перетасовали. Калигула переводил людей из одного легиона в другой, смещал близких к бывшему префекту должностных лиц и отправлял их на дальние границы империи, а на их место назначал ветеранов из тех легионов, которые так или иначе были связаны с Германиком.

Итак, за долю секунды я поняла, откуда и зачем появились здесь Клемент и Стелла. Вероятнее всего, передо мной сидели простые служаки, и я готова была поставить на кон свой дом и всех рабов в придачу на то, что оба воевали с нашим отцом в Паннонии или сопровождали его в Сирию, где он скончался. Два десятилетия под сирийским солнцем перекрасили их кожу, но не сердца. Это были люди Германика, а значит – наши люди.

На самом деле я не хотела открыто говорить при них или выказывать перед ними свою слабость, но повозка тронулась, и выбора у меня не осталось.

– Мне не очень понятно, зачем я тебе нужна в этом деле.

Гай окинул меня оценивающим взором: