Калигула

А через несколько дней все узнали, что в ночь мартовского полнолуния по новой мраморной дороге вокруг озера проследовала — возможно, силой магии того божества, что погребено между Нилом и песками, или могучими заклинаниями из подземных царств — длинная, как змея, процессия чужеземцев в белых льняных одеждах. С лампами и факелами они шагали по ковру из цветов под музыку странных инструментов, с песнопениями, кадилами и благовониями. Медленно-медленно эта толпа поднялась на золотой корабль с мраморным храмом, магическим образом двигавшийся без вёсел и парусов. И мраморный корабль не утонул.

Появился император в одеждах, сверкающих драгоценностями и золотым шитьём, столь непохожий на себя, что его узнали лишь потому, что кому-то удалось заглянуть ему в лицо. Рядом с ним шла та иноземная жрица с волосами цвета ночи, о которой уже говорил весь Рим. Император положил руку на огромное кормило (равного которому не видел ни один моряк), и, как только вёсла второго корабля погрузились в воду, нос золотого корабля повернулся к восходящей луне.

В это великолепное мартовское полнолуние-сенатор Луций Вителлий, владелец грандиозной виллы на ближнем Альбанском холме, оказался свидетелем первого ритуала Исиды на священных кораблях на озере Неморенсис. А на следующий день осмелился спросить у императора о значении этой церемонии.

Император улыбнулся.

— Впервые был выполнен ритуал без невинных жертв и крови.

А поскольку именно это таинство вызвало во многих мрачные подозрения и беспокойство, Вителлий спросил:

— Ритуал, посвящённый какому богу?

Император на мгновение задумался и ответил:

— Я бы хотел привести пример. Посмотри на этот лунный свет: мы не знаем, что это, но он светит всем одинаково.

Вителлий посмотрел на луну, не понимая, и его почтительная улыбка сменилась ироничной гримасой.

А император продолжал:

— Мой отец как-то сказал: «Наши глаза не видят дальше чего-то, уши не слышат, но наш ум идёт гораздо дальше. И люди, которые столь неистово борются между собой, спорят и молятся совершенно непохожими словами, сами не знают, что все они одинаковым образом ищут в своей душе то, чего их глаза не могут увидеть».

Вителлий слушал его с мрачным видом; обуреваемый страшной жаждой власти, он подумал, как водится, что империя оказалась в руках странного философа, но, возможно, это позволит избавиться от него, не устраивая народных волнений. В общем-то, грань между философией и безумием ему казалась очень тонкой. Он промолчал.

А император продолжил:

— Это озеро — памятник мечте, за которую мой отец отдал жизнь: трудному миру между людьми. И ты сам видишь, что сегодня во всех уголках нашей страны царит мир.

Это была правда. В дни его правления от рейнских пределов до дунайских, на берегах Эвксинского Понта и в набатейских пустынях, на крайнем юге Египта и в Мавритании не вспыхнуло ни одной войны. Но Вителлий сказал себе, что мысли о славе и о мире совместимы так же, как волк и ягнёнок в одном загоне. И по возвращении в Рим кратко изложил свои умозаключения, рассказав, что император в странной форме «беседовал с луной».

ГОНЕЦ, УПАВШИЙ В ПРОПАСТЬ

— Случилось так, — своим металлическим голосом говорил в Риме Каллист сенатору Аннию Винициану, — что он решил развестись. Письменно, как Марк Антоний с сестрой Августа: «Tuas res tibi agito» — «Возьми своё имущество». И кажется невероятным, что самой красивой женщине в империи велят покинуть дворец, как какой-то служанке. Как той другой, что была три года назад.

Амбициозный сенатор Винициан был втайне замешан в заговор Сертория Макрона, но постоянно сдерживал, предостерегал, останавливал, отговаривал соучастников с таким тонким искусством, что в случае их победы получилось бы, что он был их главой, а в случае провала оказался бы спасителем императора. Ему лучше было бы помалкивать, а он спросил, как баба на рынке:

— Но ведь есть серьёзное препятствие? Это правда, что она беременна?

Этот вопрос не был пустой сплетней, потому что у него тоже была молодая дочка, и, несмотря на всё, он бы с радостью изменил свои политические взгляды, если бы император положил глаз на неё.

— Они оба ничего не говорят, — улыбнулся Каллист. — Как египетские крестьяне боятся, что дух из головы шакала похитит первенца. Но с виду, — заключил он, зная, что необратимо разочарует гордого сенатора, — полагаю, что ждать осталось недолго...

Винициан удалился, полный злобы, что ненавистной фамилии Юлиев суждено продолжиться.

И на рассвете через несколько дней — в час, когда император после бессонницы вызывал своих самых верных людей, — осведомитель, один из безымянных лазутчиков, которые лишали покоя многих могущественных людей Рима, прошёл через неприметный служебный проход и в сопровождении двух молчаливых германских телохранителей попросил аудиенции.

Император теперь выслушивал своих осведомителей лично и не хотел свидетелей.