Калигула, или После нас хоть потоп

-- Значит, он колеблется. Это уже само по себе хорошее предзнаменование.

Сердце девушки разрывалось между безграничным горем и крупицами надежды: уже однажды его водили в кандалах к императору, и тот его отпустил. Фабий родился под счастливой звездой, ему всегда все удавалось. Может быть, и сегодня, может быть, и сегодня!

Центурион Камилл выбежал из ворот Мамертинской тюрьмы. Прорвался через кордон преторианцев, закрутился в толчее, искал кого-то, расспрашивал. Скавр? Отец Фабия? Да, да, он там, возле храма Согласия.

Скавр был там с Квириной и Бальбом, родных Фабия оставили наедине со своим горем, ведь им предстояло через минуту увидеть его голову в луже крови.

Центурион, заметив старого рыбака, остановился в нерешительности. О, боги, иногда сделать шаг по земле тяжелее, чем перешагнуть через груду трупов на поле боя. Он шел медленно, с трудом передвигая ноги и остановился перед Скавром. Тот глянул на него, ничего не понимая. Камилл смотрел вниз, не решаясь поднять глаза.

-- Можешь не ждать, старик...

Скавр удивленно посмотрел на него.

-- Что? Что ты говоришь? Его отпустили?

У центуриона слова застряли в горле. Он отвел глаза. Как ему сказать, что Фабий не избежал своей судьбы? Что бутыль с вином, которую он ему принес, разбита, и на одном осколке засыхает его кровь. Он посмотрел в лицо Скавра:

-- Его не отпустили. Он сам убил себя.

Квирина услышала это. Она не шевельнулась, ничего не сказала, словно оцепенела. Скавр медленно, неуверенно поднялся и с трудом выдавил из себя:

-- Ты! Ты не мог бы потом отдать его мне?

Камилл дернулся:

-- Не проси о невозможном. Я сам не знаю, что прикажут сделать с трупом.

Скавр минуту стоял, безвольно опустив руки, потом взял Квирину за локоть.

-- Пойдем. Пойдем.

Бальб следовал за ними. Они шли через Велабр. Все лавки были закрыты. Только бездомные псы бегали здесь в поисках корма. Они миновали мост Эмилия. Обмелевший Тибр тянулся на юг желтой полосой, цветом напоминая латунь, с заболоченных мест несло гнилью. Потом они шли вдоль императорских винных складов.

Бездумно, с широко открытыми глазами, ничего не видя перед собой, шла Квирина. Она не плакала, ни о чем не думала и ничего не чувствовала. Наконец они подошли к дому Бальба. Цветы, когда-то любовно посаженные Квириной вдоль забора, увядали. Она высвободила руку из ладони Скавра и вошла в дом.

Мужчины остались во дворе. Старый рыбак смотрел на небо, на западе оно постепенно затягивалось багрянцем, но к востоку синева уже блекла, переходила в серость.

-- Ты приготовила бы нам ужин, -- крикнул Бальб в открытую дверь Квирине.

Дом молчал.

Бальб оттащил Скавра от открытой двери, усадил на скамью под старой оливой, единственным деревом в его дворе.

-- Что теперь с этой девочкой будет? Он был для нее всем. Она жила им. его театром, -- зашептал Бальб. -- Остальные на год в изгнание. А что с ней будет? Ну скажи?

Скавр озирался по сторонам, словно что-то искал, и не отвечал. Он думал о сыне. Он даже не сможет похоронить его. Ночью тело сбросят в Тибр. Сегодня полнолуние. Ночь будет светлой.

А что, если подождать в лодке где-нибудь в нижнем течении реки, может, удастся выловить. Вода сейчас спала.

Домик был наполнен тишиной. Над головой просвистел дрозд, сидящий в клетке.

-- Пойду посмотрю, -- сказал Бальб, вставая, и взял клетку с собой.

Квирина, забившись в уголок, сидела на стуле, опершись локтями о колени, спрятав лицо в ладонях.

-- Я поставлю у тебя дрозда, хочешь? -- спросил Бальб тихо.

Она не открыла глаз, не шевельнулась, не ответила.

Он постоял немного, переминаясь с ноги на ногу:

-- Ты не дашь нам что-нибудь поесть?

Она молчала. Бальб вышел, повесил клетку опять на дерево, направился к колодцу за водой и начал поливать цветы. Квирина поднялась, сходила в подвал за молоком. Бальб следил за ней печальными глазами. Она шла медленно, движения ее были скованны.

-- У нас ничего нет дома, только хлеб и молоко, -- сказала она,

-- Ничего, ничего, -- быстро возразил Бальб. -- На ужин хватит.

Она разлила молоко в три чашки, нарезала хлеб и вынесла во двор. Ужинали они под оливой.

-- Мне ты дала много молока, а себе почти ничего, -- сердился Бальб и хотел было ей отлить, но она отставила свою чашку, и Бальб выплеснул молоко на землю.

-- Вот видишь, видишь, молока и так мало, а я его пролил, оно досталось земле, заворчал он.

Он достанется земле, да нет же, не достанется, решила Квирина, а старик думал о реке, отдаст ли она ему тело сына.

Известие о смерти Фабия разошлось мгновенно. С форума в Затиберье возвращался рабочий люд. Но по домам не расходились. Многие направились к дому Бальба, не зная, что застанут там старика Скавра. Поборов нерешительность, они осторожно и медленно подходили к нему и крепким объятием выражали соболезнование. Подходили женщины, кланялись, молча утирали слезы, никто ничего не говорил. Молча стояла толпа со склоненными головами.

Скавр пришел в себя, провел рукой по заросшему щетиной лицу и сказал:

-- Так лучше. Правильно сделал. Зачем доставлять своим убийцам удовольствие.