Калигула, или После нас хоть потоп

Другое дело -- кружка,

А к ней, чтоб было веселей -

Хорошая подружка.

За кружку кто-нибудь всегда

Заплатит, это -- не беда.

Беда, друзья, с подружкой:

Ведь с ней легко попасть впросак,

Как в лотерее, может всяк,

Тра-ля-ля-ля, тра-ля-ля...

Луций отвернулся. По его приказу рабы разносили хлеб, треску и разбавленное вино. С копченой треской вино идет отлично. Доливайте, доливайте, поварята, возольем Нептуну в знак благодарности за радость, за жизнь, вырванную из когтей смерти, за этот вечер, который мы могли бы уже не увидеть!

Луций сидел возле мачты на свернутых корабельных канатах и тоже пил. Сколько удовольствия ожидает его впереди -- сладость Торкватиных губ, золотой венок сената, а возможно, и давняя мечта отца и его тоже -республика...

Соленый запах моря, свежий, как запах девичьей кожи, щекотал ноздри, на подветренной стороне солнце тонуло в море, опускалось все ниже и ниже, и вдруг исчезло совсем. И лишь по всему горизонту разлился серебристо-серый свет, будто над морем раскрыли огромную жемчужную раковину.

Все пили, вино разогрело кровь, повсюду слышались крики, песни, безумный, безудержный смех. Над головой Луция, на мачте, моряк зажег масляный фонарь, пламя в нем с наступлением темноты разгоралось все ярче и ярче, подвыпившие актеры затеяли представление. Фабий подражал голосам повара, рулевого, Гарнакса. Все смеялись до слез: ведь вот умеет же, выдумщик. Одно удовольствие. Луций улыбался. Гарнакс, сидящий рядом с ним, с вожделением таращил глаза на Волюмнию, которая танцевала под звуки гитары. Близость женщины возбуждала его. Он наклонился к Луцию.

-- Ну и зад у этой, а? Как у фессальской кобылы, по такому двинешь, лапа заноет. А бедра -- что те колонны в храме!

Луций брезгливо поморщился. Он привык к грубости солдат, и слова Гарнакса его не покоробили, но он не выносил запаха, который исходил от капитана.

Луций поднялся и пошел спать.

3

Гул моря, удары волн о борт корабля -- музыка, к которой так охотно привыкает слух. Эта грохочущая тишина могла бы успокоить, не прерывай ее то и дело окрики гортатора и визгливый голос флейты, задающей темп гребцам. Монотонность ритма притупляет чувства. Луций спит. Но добрая сотня людей бодрствует и трудится на него; у знакомых берегов Гарнакс ведет корабль и ночью.

В трюме при неверном свете плошек поблескивают обнаженные тела гребцов. Пот катится по напряженным спинам. Хриплое дыхание рабов, лязг цепей заглушают звуки, доносящиеся сюда с палубы, но выпадают минуты, когда отдыхает даже рабочая скотина, когда и раб радуется. И вот настала такая минута. Уснул отяжелевший от вина надсмотрщик. Гортатор и флейтист ничего не могут поделать, когда кто-нибудь нарушает ритм. Надсмотрщик спит, развалившись как свинья посреди прохода, его храп едва не заглушает визга флейты, время от времени он приходит в себя -- привычно ругнется в полусне, щелкнет бичом по пустому месту и опять засыпает.

Палуба напоминает поле сражения. Центурионы и солдаты и кое-кто из команды, подкошенные изрядной порцией сицилийского вина, свалились там, где настиг их сон, -- кто ничком, кто лицом к черно-синему небу. Актеры спят на свернутых парусах. Волюмнии нет. Днем она все посматривала на Гарнакса. Вовсе не ради его наружности. Боги знают, что нет! Только ради корысти. Он ей обещал золотой браслет с рубинами. Где взял? Да какая разница. И, кроме того, он капитан, и в его власти сделать приятным плаванье для гистрионов, а прежде всего для нее, ведь это он распоряжается едой и питьем. Теперь Волюмния расплачивается за свое кокетство. Гарнакс затащил ее на корму, под мостик рулевого.

Рассвет просочился сквозь темноту, рассвет зашуршал по волнам, его комариный писк едва коснулся храпящих людей, но еще ночь и далеко до утра.

Луций встал, завернулся в плащ и вышел на палубу. Прогулке мешали тела спящих. Все время нужно было кого-то обходить или через кого-то переступать. Он решил пройти на нос, где сидел вечером на свернутых канатах. Приблизившись, он заметил чью-то тень. Человек поднялся.

-- Прости, господин, я занял твое место, я уйду.

Луций узнал Фабия. Ему захотелось поговорить, развлечься. Мгновение он колебался. Общение с актером недостойно римского патриция. Весь этот актерский сброд -- подонки общества. Они хороши лишь тогда, когда господам надо развлечься, а потом подальше от них. Но Луций в море уже больше трех недель, что нового могут сказать ему его приближенные или молчун Тит? Скука. Иногда затоскуешь по живому слову. И потом, актер не раб, актер -это человек. Свободный человек.

-- Постой. Что ты тут делал?

-- Смотрел...

-- В темноту? -- иронически спросил Луций. -- Пытаешься увидеть родину?

Фабий тихо рассмеялся и, декламируя, произнес:

-- О да! Родина! Я уже вижу ее. За Тибром, под Яникулом засохшая олива, под ней хижина, ветры обходят ее стороной, чтобы она не развалилась, мыши к нам ходят на ужин...

Луций мысленно представил свой собственный дом. Дворец, мрамор, сады, благоухание, Торквата...

Он спросил:

-- Жена ждет тебя?

-- Которая? -- простодушно брякнул Фабий.

-- У тебя их, значит, много?