Калигула, или После нас хоть потоп

Во всех кварталах города росло оживление. От Целия, из Затиберья, с Субуры, толпы ринулись к центру Рима, к форуму Августа. Мясники, пекари, мостильщики, сапожники, грузчики, чеканщики, перевозчики, ткачи, лавочники, красильщики, каменщики, рыбаки, торговцы, риторы, проститутки, писари, кузнецы, стекольщики, поденщики -- римский народ, который работает ради куска хлеба и вина. Были здесь и бродяги, нищие, и бездельники, пренебрегающие работой. Уличный сброд жил беззаботно. Он знал, что сильные мира не дадут ему умереть с голода. Ежемесячно государство раздает хлеб и распределяет конгиарий[*] по двести сестерциев, аристократы покупают его голоса на выборах, патриции от своих щедрот добавят на вино. Кроме того, можно наняться в скандалисты, клеветники и доносчики. Иногда и в убийцы.

[* Чрезвычайные денежные раздачи.}

Толпы народа римского текли, как грязные воды, к храму Марса Мстителя, где порядок поддерживала когорта преторианцев. Если бы можно было заглянуть внутрь храма! Если бы можно было заглянуть в сенаторские головы! Как там император? Когда умрет? Что будет потом? Толпа бурлит и кипит от любопытства и напряжения.

Со всех аристократических кварталов плывут носилки. Из драгоценной древесины, инкрустированные серебром и золотом, покачиваются они на плечах рабов. Пурпурный цвет, знак сенаторского достоинства, красуется на занавесках и обивке лектик. Впереди носилок бегут ликторы.

-- Дорогу носилкам благородного сенатора Сервия Геминия Куриона!

Что ни носилки, то представитель власти, то столп империи, то потомок древнего рода. Родословные некоторых сенаторских родов восходят, говорят, к периоду мифов, к Геркулесу, Энею, царю Нуме, и только богам известно куда еще. За пригоршню золота всегда можно найти бедного мудреца, который придумает и изготовит древнейшую родословную. Только в Риме "род и благородство без богатства ничего не стоили". Могущественные Patres Urbis[*] избрали своим идолом золото и обогащались с настойчивостью, достойной потомков близнецов, вскормленных молоком волчицы и имеющих волчьи клыки.

[* Отцы города, сенаторы (лат.).]

В империи человек ценится только в зависимости от того, сколько он имеет. Каждая семья чтит восковые маски предков, подкрашивая их маслянистой сажей, чтобы выглядели древнее. Эти маски могли бы порассказать. как сенаторские роды добились огромных состояний, которые оцениваются в сто, двести и триста миллионов. От работы рабов на латифундиях, на виноградниках, в рудниках, на кирпичных заводах, в ткацких мастерских, в парфюмерных цехах, от аренды, налогов и податей с провинций, от тайного ростовщичества и заморской торговли, от награбленной недвижимости и земель в провинциях богачи скопили такие состояния, которые дают им возможность вести царский образ жизни. Остатками с их стола питается армия рабов, которая ежедневно исполняет любое желание шестисот сенаторских семейств. И тысячи клиентов и вольноотпущенников, которым покровительствуют сенаторы, дополняют блеск и славу домов вместе с нанятыми поэтами, художниками, скульпторами, риторами и философами, как того требует мода.

Носилки останавливаются перед лестницей, ведущей в храм. Из-под белой тоги высовывается нога в патрицианской туфле с подошвой из черной кожи, с застежкой в форме полумесяца, украшенной слоновой костью. Появляется обрюзгшее лицо, лысый череп или заботливо причесанная голова. И тут арделионы и весь уличный сброд, а с ним и многоликий римский народ, который свозит, приносит, приготавливает, исправляет и разносит все для удобства шестисот сенаторских семей, шумно приветствует властителей в белом, которые спокойно и важно поднимаются по ступеням храма.

Внутри храма рядами стоят шестьсот кресел. Сенаторы садятся не сразу, еще есть время. Они прохаживаются по портику. Говорят о сегодняшнем торжественном заседании сената, на котором понтифик воздаст хвалу богам за прекращение войны с парфянами и на котором Луций Курион произнесет свою первую публичную речь. Собрание отметит сегодня и пятидесятилетие первого человека в империи Макрона и достойно восславит этого выдающегося мужа.

Сенаторы говорят о своих торговых сделках и здесь. Говорят обо всем. Но один вопрос держат в напряжении мысли всех: как император? Долго ли еще? Что потом? Об этом шепчутся, это волнует всех. С притворным участием расспрашивают один другого о здоровье императора, движимые желанием узнать что-нибудь новое.

Луций взволнован, но вопреки волнению, которое сжимает сердце и горло, он испытывает чувство гордости. Впервые он будет стоять перед сенатом. Впервые обратится к собранию, которое вместе с императором правит всем цивилизованным миром. Хорошо ли он выступит? Не испортит ли -- неопытный -- свою первую публичную речь перед сенатом? Внимательно ли его будут слушать? Понравится ли его выступление, которое он так заботливо приготовил с помощью отца?