Калигула. Недоразумение. Осадное положение. Праведники

Степан. Дети! У вас одно это слово на языке. Так вы ничего не понимаете? Из-за того, что Янек не убил тех двоих, тысячи русских детей будут умирать от голода еще долгие годы. Вы видели, как дети мрут от голода? А я видел. Смерть от бомбы – одно удовольствие по сравнению с такой смертью. Но Янек этого не видел. Он видел только двух дрессированных собачек великого князя. Или вы не люди? Вы живете настоящей минутой? Тогда выбирайте милосердие, которое залечивает одну сегодняшнюю язву, а не революцию, которая излечит все болезни, настоящие и будущие.

Дора. Янек готов убить великого князя, потому что эта смерть может приблизить время, когда русские дети не будут больше умирать от голода. Это само по себе нелегко. Но гибель племянников великого князя не спасет ни одного ребенка от голодной смерти. Даже в разрушении есть свой порядок, свои пределы.

Степан (яростно). Нет таких пределов. Вы просто не верите в революцию. (Все кроме Янека встают.) Вы в нее не верите. Если бы вы верили в нее безусловно, до конца, если бы вы не сомневались, что путем жертв и побед мы построим Россию, стряхнувшую деспотизм, страну свободы, которая распространится затем по всему миру, если б вы не сомневались, что тогда человек, освобожденный от господ и предрассудков, поднимет к небу свой поистине божественный лик, – что значила бы для вас смерть двоих детей? Вы признали бы за собой все права, слышите? Все. А если вы не можете переступить через эту смерть, значит, вы не уверены в своем праве. Вы не верите в революцию.

Молчание. Каляев встает.

Каляев. Степан, я стыжусь себя, и все же я не позволю тебе продолжать. Я согласился убивать, чтобы свергнуть деспотизм. Но за твоими словами я вижу нарождение нового деспотизма. Если он установится, то сделает меня убийцей, а я пытаюсь творить правосудие.

Степан. Какая разница, кто ты такой, – лишь бы правосудие свершилось, пусть даже руками убийц. Мы с тобой ничего не значим.

Каляев. Что-то мы значим, и ты это хорошо знаешь. Ведь ты и сейчас говоришь по велению своей гордости.

Степан. Моя гордость никого, кроме меня, не касается. Но гордость всех людей, их бунт, несправедливость, в которой они живут, – это наше общее дело.

Каляев. Люди живут не только справедливостью.

Степан. Чем же им еще жить, когда у них крадут хлеб?

Каляев. Справедливостью и чистотой.

Степан. Чистота? Может, я и знал ее когда-то. Но я решил забыть о ней и изгладить ее из памяти тысяч людей, чтобы настал день, когда она обретет иной, величайший смысл.

Каляев. Надо быть совершенно уверенным, что этот день наступит. Только тогда можно отрицать все, что дает человеку силы жить.

Степан. Я в этом уверен.

Каляев. Ты не можешь быть уверен. Чтобы выяснить, кто из нас прав, ты или я, понадобится, быть может, гибель трех поколений, многие войны, сокрушительные революции. Когда земля обсохнет от этого кровавого дождя, мы с тобой уже давно истлеем.

Степан. Тогда придут другие, и я им кланяюсь, как братьям.

Каляев(кричит). Другие… Да! Но я люблю тех, кто живет сегодня на одной земле со мной, и кланяюсь я им. Это за них я борюсь и готов умереть. А ради далекого райского града, в появлении которого я не уверен, я не буду стрелять в лицо моим братьям. Я не буду умножать живую несправедливость ради мертвой справедливости. (Тише, но с твердостью.) Братья, я хочу говорить с вами откровенно и сказать то, что мог бы сказать самый простой наш мужик: убивать детей бесчестно. И если когда-нибудь при моей жизни революция окажется несовместима с честью, я отвернусь от революции. Если вы так решите, я сейчас же пойду к театральному подъезду, но брошусь под копыта лошадям.

Степан. Честь – это роскошь, доступная владельцам карет.

Каляев. Нет. Это последнее сокровище бедняков. Ты это отлично знаешь. И ты знаешь, что в революции тоже живет честь. Та, что когда-то заставила тебя распрямиться под кнутом, Степан, а сегодня заставляет тебя говорить.

Степан(кричит). Замолчи. Я запрещаю тебе говорить об этом.

Каляев(с жаром). Почему я должен молчать? Я позволил тебе сказать, что я не верю в революцию. То есть, что я способен убить великого князя понапрасну, что я убийца. Я позволил тебе это сказать и не ударил тебя.

Анненков. Янек!

Степан. Убивать меньше, чем нужно, – это иногда и значит убивать понапрасну.

Анненков. Степан, никто здесь с тобой не согласен. Мы приняли решение.

Степан. Что ж, я подчиняюсь. Но я буду твердить, что террор – не для чувствительных душ. Мы убийцы, и мы это для себя избрали.

Каляев(вне себя). Нет. Я избрал другое – умереть, чтобы убийство не восторжествовало. Я избрал чистоту.

Анненков. Янек, Степан, довольно! Организация постановляет, что убийство этих детей нецелесообразно. Нужно снова браться за слежку. Мы должны быть готовы повторить все через два дня.

Степан. А если дети опять будут там?