Калипсо

Но это было позже, это было… Он потерял счёт времени. В первый раз, когда она заперла его здесь, да, он слушал, да, её пластинки, потягивал скотч, наслаждаясь звуком и думая, что скоро снова будет в городе, отыграет очередной концерт с Джорджи и ребятами, потягивал, улыбался, а потом сразу осознал время, посмотрел на наручные часы и понял, что её не было добрых полчаса. Что ж, спишем это на женское, она отправляется сделать несколько телефонных звонков и это занимает целую вечность. Улыбаясь, он поднялся с дивана, подошёл к двери и повернул ручку так, как обычно, ничего не подозревая, а потом обнаружил, что дверь заперта, и она заперла её на ключ. Он стал кричать, чтобы она отперла дверь, но если она и услышала его, то не пришла. Он вообще сомневался, что она его услышала через эти большие двойные двери. Она вернулась только на следующее утро, чтобы принести ему поднос с завтраком. Когда она вошла в комнату, в руках у неё был пистолет, и он не знал, был ли он у неё в доме всё это время или она поплыла на лодке на материк, чтобы купить его. Он ничего не смыслил в оружии, не мог отличить один калибр пистолета от другого. Но это не было похоже на маленький изящный пистолет, который леди держат в сумочке. Это был пистолет, способный снести человеку голову. Она велела ему отойти от двери, а он сказал: «Эй, да ладно, что это такое?», она помахала ему пистолетом и просто сказала:

«Назад.» Затем она поставила поднос с завтраком на пол и сказала: «Вот твоя еда, ешь», — и вышла, заперев за собой обе двери.

В тот завтрак она впервые подмешала ему что-то в еду. Он выпил апельсиновый сок, потом съел кукурузные хлопья и выпил кофе, и не знал, что из того, что он съел или выпил, было наркотиком, но что-то точно было, потому что почти сразу после этого он потерял сознание, а когда очнулся снова — он не знал, через сколько часов, — он лежал на кровати голый, вся одежда исчезла, наручные часы пропали, запястья были связаны за спиной, а ноги связаны в лодыжках. Он снова начал кричать, звать её. Но он опять не знал, слышит ли она его через двойные двери. В любом случае он начинал понимать, что она придёт к нему только тогда, когда сама этого захочет. Бессмысленно было кричать или вопить, бессмысленно было делать что-либо, кроме попыток найти выход.

Он знал, как выглядит остров: она показала ему его в первую неделю, когда он был ещё гостем, а не пленником, трахал её на лодке и на пляже, трахал её в маленьком сосновом лесу, который тянулся вдоль южного берега, трахал её днём и ночью, никогда в жизни не встречал такой женщины, как она, и говорил ей об этом. Но, знаете, он скучал по городу, хотел вернуться в город — «Я тебе надоела?» — спросила она.

«Нет, нет, просто хочу снова ходить по этим улицам, слышать, как гудят тротуары под ногами, да, детка? Я городской парень, родился и вырос там, моя мама из Венесуэлы, а папа из Тринидада — не видел его с тех пор, как мне исполнилось три года, и он уехал с девушкой, работавшей официанткой в Даймондбэке, — но я и мой брат Джорджи на сто процентов американские мальчики-янки-дудл-дэнди, да», — сказал он и разразился хохотом. «Оставайся ещё на денёк», — сказала она.

В ту первую неделю она рассказала ему, что папа купил остров для неё, когда ей исполнилось шестнадцать, в подарок на день рождения; ты единственная шестнадцатилетняя девочка в мире, у которой есть свой собственный остров, сказал ей папа. Санто представлял его этаким придурковатым богачом в белых утиных брюках и двубортном синем блейзере, с белой яхтенной кепкой на голове: «Вот тебе, дорогая, твой личный остров» — в то время как люди по всему миру копаются в мусорных баках в поисках еды. Построил ей дом на острове, когда она вышла замуж, сказал дочери, что у неё должно быть маленькое местечко, где она могла бы уединиться от всего этого, маленький приморский уголок в получасе езды от материка, только он оказался не таким уж маленьким — в нём было четыре спальни, не считая игровой комнаты в подвале и комнаты для гостей, которая раньше была кабинетом психиатра…

Это был первый раз, когда он поймал её на лжи. Это было в первую неделю; тогда он ещё не был её пленником, они всё ещё, знаете ли, занимались этим днём и ночью и обещали друг другу нерушимую любовь. Он поймал её на лжи и сказал: «Слушай, а почему, если твой папа купил тебе этот остров, когда тебе было шестнадцать, а потом построил для тебя этот дом, когда тебе исполнился двадцать один год и ты вышла замуж, — почему ты сказала мне, что купила этот дом у человека, который был психиатром и поставил внизу большие двойные двери, чтобы никто не слышал, как его пациенты кричат, что они Наполеоны, — как так получилось, а?»