Каллиграфия (СИ)

После того, как Туоно дал шпоры своему пикапу, они прошли ни много ни мало сорок километров и уже не чуяли под собою ног, когда Кристиан, которому всю дорогу в голову лезла анакреонтическая поэзия, вдруг стал как вкопанный и сказал:

- Коль жив, живи беспечно, без горя и забот: ведь наша жизнь не вечна, а там... конец нас ждет.

- Вы чего это? - боязливо спросила Джулия и, уверившись, что он не спятил, перевела взгляд на темное, смутно означившееся на горизонте пятно. По мере того как оно росло, ею всё сильнее овладевал страх. «Как? Опять?! Похоже, мафиози не отступятся, пока не пустят нам кровь!»

- Подержи-ка эту безделушку, - без интонации произнес Кимура и, не глядя, протянул ей бриллиант.

- Ага, как же! Безделушка, - проворчала та, - из-за которой весь сыр-бор начался. Нас теперь и с земли, и с воздуха атакуют!

Прямо на них, угрожающе подскакивая в фиолетовом небе, надвигался дельтаплан.

- Сэнсэй, могу я вам чем-нибудь помочь? - спросила у него Джулия, видя, что он сгруппировался для прыжка. - Может, мне посветиться?

- Камень спрячь да в сторонку отойди, - мрачно посоветовал Кимура. - Я намерен взять реванш.

«Вишь, какой важный! - надулась итальянка. - Счесться он решил, а мне в сторонке прозябай!»

С дельтапланом тем временем творилось что-то неладное. Его конструкция дрожала и скрипела, а пилот - если б только можно было видеть его лицо - переживал настоящую муку: машина-то вот-вот грянется оземь, и ни машины не станет, ни летчицы... А то, что дельтапланом управляла именно летчица, сомнению не подлежало: Джулия разглядела ее фигурку, когда до падения оставались считанные секунды.

- Ну и дела! - разинув рот, протянула Венто. - Если Моррис посылает на передовую женщин, то каков же тогда он сам?

Однако проницательность вновь ее подвела: в перепуганной до смерти летчице беспристрастный наблюдатель и за версту не заподозрил бы врага.

- С дороги! Зашибет! - пронзил воздух громкий дискант. В тот же миг парус дельтаплана изогнулся, сложился пополам, и вся конструкция вместе с пилотом, лязгая и грохоча, стала стремительно снижаться. Кристиану лишь по счастливой случайности удалось увернуться от этого неуправляемого снаряда.

За неимением бинта, Джулии пришлось пожертвовать поясом от кимоно. И пока она перевязывала летчице сломанное предплечье под жалобные ее «ай-яй-яй!», Кимура нервно ходил взад-вперед, косился на летательный аппарат (вернее, на ту отбивную, в которую он превратился) и время от времени снабжал деятельность ученицы сухими, краткими комментариями.

- Мой дедушка - изобретатель, - страдальчески поведала летчица. - У него... ай-яй!.. много всяких диковин.

- А эту диковину, значит, тоже он соорудил? Молодец твой дедушка, мастер хоть куда,- критически отозвалась Джулия. - За родной внучкой недоглядел!

- Не ругайте его! Он у меня один на всём белом свете! Это я виновата, взяла без спросу, а дельтаплан, видно, недоработан был. Ой, а вы светитесь! Я сперва думала, луна, а вот теперь, как глянула на вас... Чудеса!

- Не чудеса, а нанотехника, - мрачно вставил Кристиан. - Микроволокна, знаете ли, в одежде.

- Нанотехника... да, мой дед ею тоже интересуется. Не хотите ли к нам в гости? Он будет рад.

Мария, юная и бесстрашная ассистентка греческого ученого Праксиса Иоаннидиса, потеряла родителей, когда ей исполнилось пять, а шестью годами позже вынуждена была покинуть Ираклион из-за долгов, в которые ее дед из-за своей страсти к изобретательству влез по уши. Они сидели на одной крупе, одевались чуть ли не в лохмотья, а Праксис то трубу в дом притянет, то какой-нибудь дорогой инструмент, то чемодан с целой коллекцией гаечных ключей да молоточков. А то, бывало, выклянчит у ювелира пластинку драгоценного металла, выйдет срок, а расплатиться и нечем. Если в первые дни платежи совершались с непогрешимой точностью, то теперь, чтобы наскрести денег для нетерпеливого ростовщика, приходилось потуже затягивать ремни. Так, капля за каплей, накопилось у Праксиса долгов, и разъяренные кредиторы жаждали его крови. Что ни день, на его адрес приходили письма с векселями и угрозами судебных разбирательств, на улице его поджидали поверенные банковских домов, и вскоре слух о разорении семьи Иоаннидис достиг самых окраин города.

А однажды он вернулся домой в синяках и с ножевой раной в плече. Рана была неглубокая, однако хлопот доставила. И когда Мария с нею управилась, дед, крепкий, надо сказать, для своих шестидесяти лет, объявил, что сматывает удочки.

- Эта новость меня так обрадовала, сама не знаю почему, - рассказывала Мария, шагая с Джулией под руку, в то время как Кристиан с безмолвным укором тащил за ними «останки» дельтаплана. Не то чтобы он надрывался, но очередную перестрелку он наверняка воспринял бы с куда большим энтузиазмом. - Дед не говорил, что ему угрожали, а я была слишком мала, чтобы понимать, почему люди готовы преследовать друг друга и устраивать поножовщину из-за куска металла. В ту ночь мы не взяли с собой ни пищи, ни одежды - ничего. Дед только чемодан с инструментами захватил. Зато теперь вон как разжились!