Камбэк

Воцаряется тишина, когда люди видят нас. Джихун подскакивает, чтобы представить нас присутствующим. Когда Хана кланяется, а я помахиваю рукой, взгляды, устремленные на нас, смягчаются. Я собираюсь спросить, как он представил меня, но Джихун наклоняется ко мне.

– Ну как тебе? – С него капает пот, рубашка расстегнута до середины груди, и ледяной компресс наложен на загривок.

– Мне очень понравилось. – Это все, что я могу сказать, но Джихун улыбается, откидывая волосы назад. – Ты был нереально крут.

– Мы усердно работали, – говорит он.

Подходит Кит, и мы встречаемся глазами.

– Это было видно, – честно говорю я. – Ваше шоу – просто фантастика.

Кит улыбается мне – неохотно, но искренне, отвешивая небольшой поклон:

– Спасибо.

Он отводит Хану в сторону, чтобы поболтать с ней и Дэхеном. Если не считать легкого похлопывания по моей руке, я едва замечаю, как она уходит, потому что меня переполняют противоречивые эмоции. Я все пытаюсь отделить мужчину, стоящего передо мной, от исполнителя, который только что доминировал на сцене и властвовал над двадцатитысячной толпой.

– Ты прекрасно выглядишь, – говорит Джихун. Он наклоняется, но, обводя глазами комнату, тут же выпрямляется. – Хочешь посмотреть, как там, на сцене?

– Да. – Тяжесть взглядов вокруг нас заставляет меня нервничать.

– Только нужно подождать, пока арена освободится.

Он приводит меня в пустую соседнюю комнатушку и падает на диван. Я сажусь рядом с ним.

– Каково это – быть на сцене?

Он улыбается, и его нос очаровательно морщится.

– В хорошие времена это смесь волнения, возбуждения и предвкушения. Я кайфую от сознания того, что грядет выступление, и только на сцене могу высвободить всю свою энергию. Однако мне потребовалось много времени, чтобы прийти к этому.

– В самом деле?

– Поначалу у меня был такой сильный страх сцены, что меня чуть не исключили из группы. Вот хён Кит – другое дело. Для него выступление как наркотик. Он жаждет сцены как таковой, а я хочу только той эмоциональной связи, что дает сцена.

Он видит, как я хмурюсь.

– Когда я начинал, то не был уверен, что хочу быть поп-айдолом, но твердо знал, что музыка – это мое. Наш продюсер как-то спросил меня, чего я хочу: сочинять песни или создавать музыку?

– Звучит как одно и то же.

– Это не так. Я мог бы сидеть в крошечной комнатке в Пусане и писать песни, но мне нужно делиться ими с другими и черпать их идеи. Мне нужно, чтобы они жили в этом мире. Тут вечный конфликт между славой, которую я терплю, и творчеством, которое мне необходимо. Прежде чем ты что-нибудь скажешь, признаюсь, что мне нравится внимание, которое я получаю на сцене. – Он искоса поглядывает на меня. – Вот такие противоречия.

– Оно того стоит?

Он трется лицом о мою шею. Его кожа прохладная от пакета со льдом.

– Я не знаю.

– Тогда что ты собираешься делать?

– Подумать об этом позже. – Он скользит губами по моей шее, заставляя меня вздрогнуть, а потом откидывается назад с глухим стоном. – Мне нужно остановиться. Кто угодно может зайти.

Правильное решение. Мы возвращаемся к столу с закусками, и Джихун берет бутылку воды и тарелку для нас двоих. Здесь сочетание корейской и западной кухни, смесь фастфуда и здоровой пищи. Джихун налегает на чипсы и морковь, суши и пиццу, пока я расправляюсь с пончиками – пышными, посыпанными сахарной пудрой. Наконец он бросает взгляд на часы.

– Думаю, уже можно. – Он встает с дивана и протягивает руки, чтобы поднять меня.

Я следую за ним обратно по коридорам к чему-то похожему на лифт. Одна рука обхватывает меня за талию, в то время как другая убирает мой конский хвост с плеча.

– Подожди минутку, – говорит он мне в шею. Затем окликает кого-то невидимого, и откуда-то из закулисья доносится ворчание.

– В команде техников все свои. Они работают на «Ньюлайт» и подписывают вместе с контрактом соглашение о конфиденциальности. – Джихун выходит со мной на платформу. – Держись.

Больше никаких предупреждений не поступает. Платформа поднимается, и, когда я вытягиваю шею вверх, мне открывается удивительное зрелище. То, что я принимала за дно сцены, на самом деле оказывается дырой, а темнота – это далекий потолок арены.

Я пытаюсь представить себе, каково это – быть Джихуном, стоять здесь, перед кричащей толпой, но не могу. Для меня это чуждая территория.

– Что ты чувствуешь, – спрашиваю я, – когда платформа поднимается?

– Для этого шоу мы взяли микрофоны вместо гарнитур. Я думаю о том, как он ощущается в моей ладони. – Он прочерчивает линию по моей руке. – Слушаю толпу. – Он кивает налево. – Санджун стоял там, он всегда машет мне перед началом любого выступления. Вот тогда это становится реальностью.

Платформа поднята, и я делаю осторожный шаг на сцену. Она гораздо больше, чем выглядела с моего места, и на полу нарисованы крестики и линии. Я исподволь наблюдаю за Джихуном, когда он смотрит на ряды пустых кресел. Его лицо ничего не выражает.

– А если что-то пойдет не так, когда ты на сцене?