Камбэк

– Что? – Его глаза становятся огромными, а рот приоткрывается от удивления.

– Лапша. На ужин.

– Чтобы поесть. Ты имеешь в виду рамен на ужин[57]? – Джихун заливается смехом, но я не понимаю, что тут смешного, и он мне не объясняет. Только качает головой и подмигивает мне с улыбкой: – В другой раз. Сегодня мы можем приготовить что-нибудь вместе.

Он ведет меня на кухню, и, хотя момент упущен, все мои мысли – о его руке на моих волосах и его глазах, прикованных ко мне.

Я хочу большего.

* * *

После ужина Джихун лежит на диване, c блокнотом на коленях. В комнате тепло, и он стянул толстовку, оставшись в футболке с V-образным вырезом. Короткие рукава достаточно широкие, и, если он поднимет руку, обнажается половина груди. Кажется, он совершенно не осознает, насколько сексуально это зрелище, и я борюсь с желанием попросить его протянуть руку, чтобы достать мне что-нибудь с верхней полки.

Я сворачиваюсь калачиком в кресле с книгой, которую давно собираюсь прочитать, но, как обычно, мне трудно сосредоточиться. Мои глаза прикованы к странице, но мысли уносятся прочь от суровой, но изящно преподнесенной истории взросления. Странно, но я думаю о Фиби. Мы привыкли читать в библиотеке ранними летними вечерами, когда из-за жары время тянулось бесконечно медленно. Мне казалось, что те дни будут длиться вечно, а теперь посмотрите на нас: мы почти не разговариваем и боимся проявить заботу, что еще печальнее. Как будто чужие люди, безразличные друг к другу.

Мне неуютно от этих мыслей, и, отбросив книгу, я устраиваюсь поудобнее, кладу голову на один подлокотник, а ноги – на другой. Джихун отстегнул свои наручные часы и вертит их в руках, пристально разглядывая.

– Красивые часы, – говорю я. Они выполнены в стиле модерн 1960-х годов, с маленькими линиями вместо цифр на белом циферблате и коричневым кожаным ремешком.

– Мои любимые, – лениво произносит он. – Шедевр ручной работы. Эта модель заставила швейцарскую часовую индустрию молить о пощаде после того, как они попытались изменить правила в отношении японцев.

– Что, серьезно?

– Да, представь себе. – Он перекатывает часы между пальцами. – Я купил их, чтобы они напоминали мне о непрерывности процесса совершенствования, где все зависит только от твоих собственных усилий.

Он протягивает мне часы, которые все еще хранят тепло его запястья. Классический дизайн, и я не нахожу в нем ничего особенного.

– Волшебство кроется в глубине, вся работа под циферблатом, – объясняет он. – Японцы продолжали совершенствовать механику, пока не стало очевидным, что она может выиграть в очень престижном швейцарском соревновании. Можешь себе представить, как швейцарцы восприняли бы победу японской фирмы?

– И что произошло?

Он снова застегивает часы на запястье.

– Они закрыли конкурс, а когда вновь открыли его, изменили правила, чтобы в нем могли участвовать только европейцы.

– Это так несправедливо!

– Еще как. – Джихун с любовью поглаживает часы. – Но кто в конце концов оказался настоящим победителем?

Я бросаю взгляд на его блокнот.

– Это то, над чем ты работаешь? Песня о часах? – Мой интерес может показаться назойливым, но ведь я рассказала ему о своем тайном дневнике. Так что он задолжал мне один секрет.

– Песня могла бы быть о часах. Или о чем-то еще. – Он хмурится еще сильнее, и его лоб покрывается морщинами. – Ничего не складывается.

Я поворачиваюсь, чтобы лучше его разглядеть.

– Как ты вообще пишешь песни?

Он потирает затылок:

– Я задаю себе точно такой же вопрос.

Я запускаю в него подушкой.

– Серьезно. Ты начинаешь со слов?

– Иногда. Обычно это мелодия. Приходит как идея или чувство.

– Что у тебя в багаже на данный момент?

Он садится и улыбается мне:

– Не хотела бы ты написать песню, Ари?

Это вызывает у меня смех, и я вытягиваю ноги.

– Я не творческий человек.

– Все мы творческие люди. Каждый человек способен к творчеству, но некоторым недостает уверенности. Попробуй. Помоги бедному потерянному автору песен.

Почему бы и нет?

– На чем ты застрял?

Джихун отбрасывает блокнот в сторону и принимается мерить шагами комнату.

– В том переулке было еще одно граффити, рядом с изображением цветка. Часы, запертые в клетке. И этот образ все не выходит у меня из головы.

Он напевает мне мелодию, и даже без слов она вызывает у меня чувство тоски и желания.

– Звучит так, будто певец чего-то хочет.

– Так и есть. – Джихун выглядит довольным, постукивая авторучкой по носу. – Вопрос в том, чего он хочет.

Я показываю на его часы.

– Им нужно время.

Он следует за моим взглядом.

– Время, – размышляет он.

– Часы отсчитывают время, – говорю я, думая о своих оплачиваемых рабочих часах. – И эта функция измерения заставляет нас воспринимать их иначе.

Джихун склоняет голову над блокнотом, записывая мои мысли.

– Продолжай, Ари. Пожалуйста.

Я продолжаю говорить, обо всем и ни о чем. Джихун внимает и пишет, и я снова чувствую, что меня не только слушают, но и слышат.

– Положен ли мне бонус за сочинение песен? – Я делаю глоток воды.

Джихун смотрит на меня широко распахнутыми сияющими глазами, на его лице улыбка до ушей.

– Я дам тебе все, что ты захочешь, Ари.