Камень

— Нет-нет. Вернее, не мне, а моей подруге.

— Ну, если она человек достойный, — улыбнулся Рябинин, ещё не поняв этого внезапного перехода к подруге.

— А недостойному не поможете? — улыбнулась она какой-то приклеенной улыбкой.

— Помогать хочется людям хорошим. Если она грымза и мещанка…

Улыбка отклеилась, словно Жанна её сбросила удивлёнными губами.

— Не понимаю вашего жаргона, Сергей Георгиевич.

— Грымзу-то?

— Нет, мещанку, Вы уже несколько раз употребили это слово.

— А вам оно непонятно?

— Это слово из лексикона девятнадцатого века.

— Мещанство-то живо и в нашем веке.

— Ах да: отдельные квартиры, полированные гарнитуры и личные автомобили.

Жанна заговорщически понизила голос, а улыбка, как ему казалось, отклеенно повисла на незримых ниточках внизу, у подбородка. Теперь Рябинин знал, что пришла она по делу и что он ей нужен. Не за разговорами пришла. И всё-таки она срывалась, вступая в ненужную ей перепалку, — так велико было неприятие рябининских взглядов.

— Вы забыли дачи, — подсказал он.

— Тогда, Сергей Георгиевич, все мещане.

— За всех не расписывайтесь.

— Ну, кроме вас.

— И вас, — улыбнулся он.

— Я всю жизнь мечтаю о бежевом автомобиле, сиреневой даче и белой яхте. Мещанка, да?

— Ага, — не моргнул он глазом.

— Потому что хочу жить хорошо?

— Потому что мечтаете о вещах.

— А о них и помечтать нельзя?

— Мечтают о любви, о счастье… А о шмутках…

— Сергей Георгиевич, да вы протрите… — она споткнулась, но Рябинин знал, что ему надо протереть. — Да вы откройте газету! Планы, совещания, постановления, заседания Совета Министров — и все про вещи для людей. Я и сама работаю над бытовыми холодильниками.

— Дело ведь не в вещах. Мещанин ценит материальное выше духовного.

— Сергей Георгиевич, разве вы не знаете, что материальное первично, а духовное вторично?

Она спросила без иронии, серьёзно, словно уличила его в неграмотности. И Рябинин опять начал злиться, узнавая в ней подосланную представительницу вселикого мещанского клана; и сразу поверил ей, что она бесповоротная мещанка, будто до этого ещё сомневался, — только они умели приспособить любую философию для кухонных нужд, как привинтить колесо к своей машине или приколотить доску к своей даче.

Рябинин вскочил, чтобы сжечь ненужную злость хоть в каком-то движении. И повернулся к окну, к морозной зиме…

Ясного неба как не бывало. Крупные снежинки опять накрывали город хлопковой редкой сеткой. Они падали лениво, обессиленно. Только у его окна, влекомые наземным потоком воздуха, снежинки взмывали по стене ввысь, и казалось, что снег идёт от земли к небу.

— Мещан высматриваете? — кольнул его в спину ехидный голосок.

— Уже высмотрел.

— Может, покажете?

— Идите сюда.

Он не слышал её шагов, но она была рядом: томно пахнуло французскими духами и каменно скрипнула слишком тугая нитка кораллов.

— Видите девушку в синем пальто?

— Мещанка?

— Ага.

— На спине ярлык?

— Нет, в руке зонтик.

— Потому что красивый, японский?

— Нет, потому что из атмосферы, из космоса опустилась огромная снежинка безупречной чистоты и формы. И села ей на лицо, как собака коснулась влажным носом. А девица — зонтиком её…

Он оставил окно и сел. Вернулась на свой стул и Жанна, глубоко и сердито вздохнув. Рябинин ответил на её вздох запоздалым возражением:

— От первичной материи до вторичного духа надо ещё подняться…

— А не поднялась, то я хуже?

— Да, хуже. Потому что вы будете жить в мире тряпок и гарнитуров, а не в мире человеческих отношений.

— Ну и пусть!

— Пусть? Вы согласны, чтобы вас ценили наравне с полированным шкафом?

Жанна мимолётно задумалась — выбил он кирпичик из её плотной кладки.

— Можно любить и вещи, и людей, — заделала она брешь.

— Так не бывает.

— Ах, откуда вы знаете, бывает, не бывает… Ваши любимые высокие понятия распадаются на элементики.

— Какие элементики?

— Счастье возьмите. Оно сделано из творческой работы, интересного образа жизни, материальной свободы… А они в свою очередь состоят из высокого заработка, удобной квартиры, хорошего питания, семейного уюта… Что, не так?

Рябинин не знал, на что распадаются великие понятия, — ему надо было подумать. Поэтому он не ответил, успев лишь заметить, что она сбила его с накатанной логики. Не глупа, с дураком не задумаешься. А Жанна ринулась вперёд, поощрённая его заминкой.

— Духовное, материальное… Нету между ними рва, Сергей Георгиевич. Вам не приходило в голову, что автомобиль, дача и тот же ковёр радуют душу? Получается, что промышленность работает не только на материальные потребности, но и на духовные. Не так?

Теперь она ответа ждала, теперь ему думать было некогда.

— Так. Только при виде ковра подобная душа не радуется, а благоговеет. Мещанство — это вроде религии.

— О, ещё не легче. Выходит, я не просто хочу бежевую машину, а молюсь?

— Да, креститесь.

— Какому же богу?

— Угадайте.

Она скорчила милую гримаску, снизойдя до его детской игры. Но Рябинин насупленно ждал, назовёт ли она своего бога.

— Не знаю.

— Ну как же! — деланно оживился он. — Если человек любит вещи больше людей, то кто его бог?

— Ах да, вещи.