Камень

— Попробую собрать…

— Я пошутила, — арочки бровей спали и слегка распрямились.

— Вы что, проверяете меня?

— Я теперь всех проверяю.

— Жанна, расскажите, что у вас случилось?

— А, зола.

Но по заметному неспокойствию губ, по стеклянному блеску серых глаз, по нервности щёк он видел — нет, не «зола».

— Тогда расскажите о себе…

Как она живёт, чем она живёт, дочь Маши Багрянцевой? Но ведь час назад он прозренно распознал её прошлое и предрёк её будущее… Нет, не её, не дочери Маши Багрянцевой, а той нагловатой красули, которая зашла потрепаться со следователем. Удалось ли всемогущим генам передать этой Жанне трепетную силу и неизъяснимое очарование её матери? Хоть часть, хоть каплю?

— Что рассказать?

— Ну, хотя бы о своей работе…

— Нечего о ней рассказывать.

— Вы же говорили, что считаетесь неплохим специалистом?

— Мне-то от этого какая радость? Деньги у всех равные.

— А вы работаете лишь ради денег?

— Назовём это иначе — ради куска хлеба.

— Жанна, не унизительно ли в наше время работать ради куска хлеба?

— А ради чего?

Ради чего? За его спиной, за окном синело небо стеклянной чистоты. И тогда бывало такое же небо. А не чище ли? Однажды… Память-память что ей какие-то двадцать с лишним лет? И почему она в разговоре о работе унеслась в синее небо?..

Спал он тогда мертвецки, сражённый работой, воздухом и молодостью. Разбудить могли только комары, которые неведомыми путями набивались в палатку под утро. Как-то, поднятый их стоном, вышел он тихонько на мокрую хрусткую гальку. Не было и пяти часов. Ещё и повариха не встала — лишь посвистывали птицы да урчала вода в протоке. Он повернулся к сопкам…

Выполосканное ночными дождями небо синело такой густотой, что хотелось её разбавить. На горизонте, от самой его линии и до космоса намело великанские сугробы облаков первородной белизны, чуть подкрашенных солнцем, да и не самим солнцем, а отражением от земли его только что брошенных лучей.

Рябинину стало жаль, что кроме него этой красоты никто не видит. И тогда послышался невнятный стук на том конце палаточного ряда. Он протёр очки, запотевшие от речного тумана, и глянул туда, на стук.

У своей одноместной палатки, на сосновом чурбанчике, специально выпиленном для неё шофёром Анатолием, сидела Маша Багрянцева. На её коленях белел лист фанеры, заваленный полевыми дневниками, картами и образцами. Она ничего не видела и не слышала, погрузившись в работу… Заметила ли она божественную картину неба? И когда она встала? Или не ложилась?

Рябинин бесшумно вернулся в свою палатку, опасаясь ей помешать.

На следующее утро он проснулся нарочно, приказав своим биологическим часам разбудить его этак часиков в пять. Они разбудили в шесть, когда повариха уже звякала кастрюлями. Он расстегнул палатку и выглянул…

Маша сидела так же и на том же месте, одетая для маршрута, только волосы не собраны под косынку и брошены на плечи, как копёнка осенней травы. Тогда он увидел их впервые — освобождённые, русые, выгоревшие, с едва приметным глинистым блеском, словно она их вымочила в желтоватых водах Уссури.

Неужели она ежедневно встаёт ни свет ни заря? Зачем? Камералить? Другие геологи успевают откамералить вечером или оставляют это спокойное занятие на долгую зиму. Карьеристка. Академиком хочет стать. В восемнадцать лет нет полутонов — она карьеристка.

Днём, в маршруте, во время пустого хода по четвертичке, он спросил:

— Маша, а сколько ты спишь?

— Часа четыре-пять.

— Работаешь по утрам?

— Подсмотрел?

— А зачем работаешь?

— Я не работаю, Серёжа.

— Как не работаешь?

— Работают по часам, по приказу, по правилам… У меня творчество. А творчество есть высшее проявление человеческого духа.

— Почему это высшее? — усомнился он, начитавшись о подвигах, о самопожертвовании, о самоотречении.

— В творчестве человек свободен.

Иронизирует человек, когда не согласен или когда не понимает. Как это она соединила свободу и творчество? Из книг он знал, что свобода есть познанная необходимость, а творчество — это у художников и писателей. Поэтому Рябинин хихикнул:

— Твори в маршруте, а придёшь домой, в палатку, то и переставай творить.

— Серёжа, творческий человек не приходит домой.

Эти слова о себе самой показались Рябинину нескромными, поэтому он чуть было не спросил, куда после работы идёт творческий человек. Но она, догадавшись, что он скажет глупость, упредила:

— Серёжа, смотри под ноги. Ты забыл про обещанный алмаз.

Он поверил ей, что где-то за сотни километров вверх по течению река размывает кимберлитовые трубки и несёт готовенькие алмазы. И обещал найти один кристалл, коли их несёт водой.

— Но тут же трава…

Они шли травой, как джунглями. Сплетённая, крепкая и густая, стояла она лесом, хоть топором секи. Его очень удивляли какие-то зонтичные с деревянными и толстыми стеблями, как стволики бамбука.