Камень. Бронза. Железо

В одном из детских погребений яма была сильно насыщена охрой — буровато-красной минеральной краской, которая символизировала для древних, как и янтарь, тепло, солнце, жизнь. Костяк лежал на спине. На грудной клетке нашли две подвески: янтарную каплевидную, с небольшим отверстием, и яшмовую плоскую, шлифованную, с двумя отверстиями для подвешивания. Эти два украшения, найденные в одной могиле, очень показательны для характеристики первобытного обмена: янтарь с Балтики, яшма с Урала, а погребение совершено на Верхней Волге. Конечно, не надо думать, что некие “купеческие” экспедиции регулярно снаряжались на Куршскую косу в Прикамье. Но то, что существовали довольно устойчивые, не прерывающиеся направления обмена “по цепочке” на очень далёкие расстояния, доказывается самим фактом такой находки. Тем более, что он не единичен.

А неподалёку, в нескольких метрах, проявилось погребение взрослого человека. Костяк расчистили, он оказался женским. На шее ожерелье из нескольких десятков зубов животных: в центре крупный медвежий клык, а по обе стороны от него располагались, по степени уменьшения в размерах, резцы бобра, лося, кабаньи клыки, зубы волка, лисицы...

Могила была слегка углублена в материк, но дно ямы под костями почему-то не проявилось. Вскоре стала ясна причина. Ниже первого костяка, который пока не снимали, с разрывом не более 8-10 см по вертикали, проявился ещё один. Вероятно, место захоронения этого человека не было строго отмечено, и другое погребение через несколько десятков лет совершили здесь же. Могилы копали неглубокие, и верхнее погребение не нарушило нижнего. Ориентировка верхнего костяка отклонилась от более раннего примерно градусов на 30 по длинной оси. Погребённые лежали головами в противоположные стороны. Нижнее погребение — мужчина едва ли не баскетбольного роста, при том, что средний рост людей в конце каменного века был несколько меньше, чем у наших современников. Инвентаря при покойнике никакого не имелось, за исключением одного атрибута — круглого булыжника, положенного сверху на шею. С постепенным истлеванием тканей он стал давить на лицевые кости, и в итоге череп оказался свёрнутым набок.

И вновь мы невольно перенеслись в то далёкое время, ловя тень давнего события, совершения этой странной для нас церемонии, пытаясь постичь логику людей, поступивших именно так. Нередко какие-то ритуалы, действия, вещи меняют со временем свой знак на противоположный. Ситуация, с которой мы столкнулись, пример тому. Превентивная, охранительная функция камня-груза трансформировалась в историческое время в идею надгробного камня, обелиска, знака в память умершего, с надписью, нередко со скульптурным портретом. И лишь археологи знают, с чего всё начиналось.

1972 год стал временем сенсационного открытия, позволившего заполнить белое пятно более чем в тысячу лет между мезолитом и льяловскими древностями. Д.А. Крайнов и его сотрудники Н.А. Хотинский, Ю.Н. Урбан и Е.М. Молодцова открыли в Верхнем Поволжье культуру раннего неолита, названную ими “верхневолжской”. Открытие волной прокатилось по территориям трёх областей: Ярославской (Ивановское 3 и 5), Ивановской (Боринка 2) и Калининской (Языково 1), Об ивановско-ярославских раскопках того года я знаю от их участников и из публикаций, а вот языковское открытие произошло на моих глазах.

Юрий Николаевич разработал до начала раскопок следующий стратегический план: 20 студенток под моим началом должны трудиться на суходоле (площадь 184 кв. м), а мужская группа, числом поменьше, идёт на торфяник. Раскопы разделяет легендарная языковская канава.

Нам на усиление был придан мой однокурсник Володя Иванов, добродушный гигант, умница и остряк. Он вёл раскорчёвку и отдыха в этом деле не знал, поскольку порубанный нами сплошной ивняк затаился в почве в виде переплетений корней. Наш раскоп функционировал автономно от торфяного. Мы посматривали на их берег свысока, то есть с суходола, а эти несчастные, сняв двухметровую толщу торфа и сапропеля без единой находки, влезли в такую жижу, что называть её культурным слоем было как-то непривычно. Гордости они преисполнились позже, разобравшись, что же в жиже раскопали.

А пока, стосковавшись в глубоком, холодном и сыром шурфе по солнышку (оно летом 1972 года просто испепеляло), торфяная гвардия, растревоженная задорным смехом моих "амазонок”, одолев мостик, регулярно появлялась на нашем отвале и заводила завлекательные и отвлекающие разговоры. Поскольку время наших перерывов перестало совпадать (как мне кажется, не без злого умысла с их стороны), беседы стали заметно сказываться на производительности труда прекрасного большинства экспедиции. Любая находка в нашем отвале приводила гвардейцев в восторг. Они начинали занудливые диспуты насчёт того, кто выкинул отщеп или кусочек керамики, сколько этого добра всего похоронено в отвале и какой непоправимый ущерб мировой археологии наносит наша работа. Терпел я, терпел — и прогнал их обратно за границу, коей была канава. Провокаторы обрадовались и объявили нам войну.