Она не удостоила его ответом. Арафель огляделась, и Финела повернулась, послушная ее взгляду. Путь на восток лежал открытым, окутанный дымкой, приглашая ее к себе: Найер Скейяк рассчитывал на это, организуя засаду в холмах. С обеих сторон подступали дроу, всадники на фиатас и других черных тварях, а следом за ними неслись более мелкие существа.
– Эти твои люди, – вился шелковый голос, глубокий, как гром, и нежный, как летний дождь, – о Арафель, неужто ты веришь сама в этих человеческих князей? Ты наложила на меня свои заговоры, но я не спал. Рядом был господин Дава, мой сосед, – и это не стоило мне никаких усилий, всего лишь шепот во сне, – и вот уже резня при Эшбернском броде, конец одного короля людей и начало другого.
Она посмотрела на юг, на ненависть, исказившую землю, на Далъета и его соратников, скакавших на рогатых тварях под сияющими знаменами.
– Убийства и убийства, – насмешливо промолвил дракон из-за ее спины. – Эвальд хорошо мне служил. Тебе принадлежали Кервален, и, наверное, арфист, и уж конечно, Киран Калан; моими же были Лаоклан, Донкад – и Эвальдово испорченное потомство. Дети, чудные белокурые дети, в них кровь Эвальда – убийцы, вора и короля, – о Арафель, представляешь, что я могу сделать из них?
– Далъет! – вскричала она, не обращая внимания на этот шелковый голос. – Ты надоел мне!
– Убери свой меч, сестренка, – донесся до нее ответ. – Тут от него не будет толку.
– Магия должна где-то храниться, – прошептал дракон. – Далъет знает, как ты ценна для нас. Мы можем подчинить себе любую мелкую Ши для нашего Кеннента, но твоя служба будет бесценна, захочешь ты того или нет. Скажи, на что не отважатся Вина Ши, зная, что ты в наших руках?
То была правда: при ее помощи могли быть наложены магические узы, столь же сильные, как те, что цвели на эльфийском дереве; Арафель и камень, бывший ее сердцем, могли связать воедино все миры и сделать их правителя всесильным. Она сама стала как дерево, пустив свои корни во все миры, она сосредоточила слишком много власти в своих руках, а теперь стояла перед ними беззащитной.
– Иди сюда, бросай свое оружие, – сказал Найер Скейяк. – Неужто ты все еще надеешься на Лиэслиа и на Вина Ши? Я вызвал его для тебя. И он проскакал здесь один. Если один из вас будет служить нам, что мы можем сделать со вторым? Пусть приходят и остальные. Дун Гол будет отмщен.
А круг все сужался. Арафель видела, как умирает зеленая земля, как чернеют листья. Финела прижала уши, и дрожала, и беспокоилась под ней, по мере того как враги наступали – и нельзя было метнуться, перескочить из мира в мир: они уже глубоко вошли в Элд, и некуда было бежать.
На звук арфы мчался он – песня, звучавшая из камня, вела его. И вдруг она затихла.
– Арафель! – закричал он, и Аодан поскакал еще быстрее, понесся изо всех сил ради него, рискуя и отыскивая пути, даже когда перед ним вырастали в тумане деревья, когда корни переплетались и ветви хлестали и цеплялись за них. Мудр был эльфийский скакун, и его седок знал это, но он видел, как рассыпаются чары бесследно и погибает зеленая жизнь. Это иссякали силы Арафели, Арафели, магией которой держался Элд – та малая часть его, что выжила.
У него не было ничего – лишь Каванак и камень, – у человека не было оружия и ничего другого при себе, этот человек гнался за ним. Он вспомнил тревожное лицо госпожи у Эшберна, горящие глаза детей – как он был богат, этот человек! Теперь Лиэслиа никогда не забудет этот род, когда-то презираемый им, с которым он когда-то сражался не менее отчаянно, чем сам Далъет – он убивал их, бился против их железа и тех перемен, которые они вносили в мир.
Лиэслиа боролся с ними до конца, пока у него не осталось выбора. Он был среди тех, кто превратил Аиргиди в Дун Гол, о чем ни один эльф не мог вспомнить без содрогания. Один за другим они повесили свои камни на ветви Кеннента и ушли из Элда, не находя в себе больше любви к этому миру, создаваемому людьми, и не в силах вспоминать о том, что было сделано ими самими.
Он был последним, не считая Арафели, – это случилось бессчетные века тому назад: он оставался из гордости и из чувства долга, чтобы охранять Кеннент.
«Но какая нам разница? – спрашивал он ее. – Пусть Кеннент погибнет, если гибель суждена миру. Ничто не вернется вспять, Арафель, мы можем лишь ждать… Мы закрыли дверь и запечатали ее. Что нам осталось?»
Но этот человек показал ему иное, показал яркую и краткую вспышку жизни, столь ослепительной в чередовании дней и ночей, что Лиэслиа, сам будучи вечно юным, едва ли мог это понять. И все же в этой земле сменяющихся времен года эльф выучил нечто новое: и теперь он летел, обогащенный человеческим знанием, верностью и страхом, – теперь он никогда от них не сможет освободиться. Впрочем, он и не хотел.
– Арафель! – крикнул он. Он мчался так же безумно, как это сделал бы Киран, услышав шепот дракона, который угрожал всему, что он любил.