Камень любви

— Оставь его! — приказал строго. — Он не в себе!

Андрей буркнул что-то сердито, но перечить не стал. Пнул со злостью сундук и отошел, сгорбившись, как старик.

Мирон окинул взглядом пепелище. Торчали, будто гнилые зубы, курились дымом остовы башен и частокола. От жилых и казенных строений, купеческих амбаров и складов остались лишь трубы да груды балок и бревен, изъеденных черными струпьями. Земля спеклась от несусветного жара, покрылась толстым слоем сажи, углей и пепла, которые при каждом шаге взлетали вверх, мешая дышать и застилая обзор. Жуткие запахи гари, обугленной плоти и жженых костей витали в воздухе. Сгорело все, что могло сгореть, и огонь, утративший пищу, присмирел, затаился среди черных руин.

Сухая гроза! Нет ничего страшнее и безысходнее! Была ли то кара за человеческие грехи, Мирон не знал. Но чувствовал: беда пришла неспроста. Он стоял среди смердящих развалин, взглядом натыкаясь на останки людей — скрюченных, изглоданных огнем, даже в смерти тянувших руки к небу.

Молнии перестали бить в острог, словно вражья орда, свершив черное дело, отступила, устрашившись того, что натворила. Но гром продолжал рокотать совсем близко, едва слышно и тревожно. И Мирон вдруг осознал, что это не гром вовсе. Звуки плыли над землей, пробиваясь сквозь густые клубы дыма и вонь пожарищ, взмывая вверх, в поднебесье. А там по-прежнему колыхалась, ворочалась туча, словно пригвожденная стрелами молний к утесу, на котором совсем недавно кипела жизнь…

— Андрей, слышишь? — махнул он рукой в направлении звуков. — Что это?

Овражный скривился, пожал плечами. И вдруг не сел, почти упал на землю, словно разом отнялись ноги. Бауэр тотчас подполз к нему и, вытянув руку, ткнул пальцем в грудь атаману:

— Mein Ring… Ich habe ihn verloren [51]… Мой перстень… В эта проклятая страна!

Овражный, не глядя, толкнул немца в плечо. Тот завалился набок и снова обиженно залопотал что-то по-немецки. Мирон отвернулся.

Сил не было даже выругаться. Саднили ожоги и раны. Едкий дым раздирал легкие, горло пересохло, глаза слезились, но Мирон настойчиво, словно это было смыслом всей его жизни, пробирался сквозь чадившие руины, пытаясь обнаружить источник непонятного шума.

А он становился все ближе, ближе… Сквозь глухие удары стали слышны и другие звуки, похожие то ли на утробный вой раненого зверя, то ли на сдавленный человеческий стон. Где-то Мирон их уже слышал, но никак не мог припомнить, где именно. И даже в какой-то миг засомневался: уж не почудилось ли ему. Но тут сквозь сизый сумрак проступила странная черная фигура. Казалось, она плавала в дыму, извиваясь и меняя очертания. Мирон бросился к ней, и понял — это Ончас. Тетка Айдыны, в рваной, прожженной во многих местах рубахе и босиком, что-то кричала — гневно и требовательно, подняв к небу руки, в которых, как живой, бился бубен, тоже покалеченный огнем. Она трясла им над головой, колотила ладонью, и бубен отзывался — тоскливо и безнадежно.

— Ончас, — Мирон подхватил ее под локти, пытаясь поставить на ноги. — Где Мирген? Где мой сын?

Старуха с неожиданной силой оттолкнула его. Взгляд ее — дикий, бессмысленный — по-прежнему был устремлен в небо. Казалось, на ней не осталось живого места: лицо — сплошь в багровых струпьях, сразу не разберешь — то ли поранено огнем, то ли расцарапано в кровь. На голове — черные проплешины, следы сгоревших волос, руки и ноги — в угольно-багровых пятнах ожогов…

— Смотри на меня! — в ярости выкрикнул Мирон и тряхнул Ончас за плечи.

Но старуха вдруг выгнулась, захрипела. На губах ее выступила желтая пена, глаза закатились, и она обмякла в его руках. Бубен выпал из скрюченных пальцев.

— О, черт! — в сердцах выругался Мирон и опустил ее на пепелище.

Ончас дернулась, пальцы заскребли по земле.

— Не трожь! — буркнул за спиной Овражный. Мирон даже не заметил, как подошел атаман. — Отходит она! — и поднял бубен. — Дождя у богов своих просила! Тока не помогли боги! Шибко обозлились, видать!

Затем смерил Мирона угрюмым взглядом.

— Жив твой сынишка! С Оленой он! Фролка их сквозь подлаз под частоколом вывел из острога.

— Чего молчал? — схватил его за грудки Мирон. — Я…

И не договорил. Оглушительный раскат грома над головой заставил их пригнуться от неожиданности, и тотчас стена дождя обрушилась на землю, похоронив огненный всплеск из поднебесья. Как будто вешние воды пробили ледяной затор и, обретя свободу, ринулись вниз, ревя и беснуясь от небывалого восторга. Что случилось там, наверху, неведомо. То ли закончилась схватка небесных сил со злобными демонами, то ли время пришло туче родить, но ливень, который свалился на пепелище, оказался сродни гигантской прибойной волне, что крушит и увечит все на своем пути.

Косые струи хлестали, как плети. Мирон и Андрей стояли обнявшись, чтобы не сбило с ног лавиной воды, которая мчалась к реке, сметая и смывая то немногое, что осталось от острога.

— Будем, будем жить! — повторял как заклинание Андрей. — Еще и новый острог построим.