Камень, ножницы, бумага

Марито вышел около одиннадцати. К этому времени Малыш уже уплыл на рейсовом катере, а мои родители – на своем, в магазин, за продуктами. Звук электропилы не смолкал всё утро, и время от времени было слышно, как падают ветви деревьев, одна за другой, как будто Ковбой вознамерился убрать всю растительность на задах, превратив землю в голую пустыню.

– Видела венгерку? – произнес Марито, садясь рядом.

Он посмотрел в сторону нашего дома и нежно коснулся моей руки.

– Папы с мамой нет, – сказала я. – Да, видела.

– Она вышла замуж, за офицера, – сказал Марито.

Эту новость им принес Вирулана, еще месяц назад, но Ковбой верить ей не хотел. И так разъярился, что пришлось ему руки скрутить. История Ковбоя и венгерки была мне известна – по рассказам папы и кое-каким репликам Кармен, но раньше никто не говорил со мной об этой истории так, как Марито тем утром. В течение многих лет Ковбой, кроме их свиданий по выходным, ездил к ней в Буэнос-Айрес. Оттуда он неизменно возвращался со старым кожаным чемоданом, битком набитым книгами. И прочитывал всё. Сейчас, говорит Марито, книги вокруг него уже образовали что-то вроде крепости: он сложил из них перегородки, разделив комнату на части. Я не стала ему говорить, что сама это видела.

– Всё детство он читал нам книги, – сказал Марито. – Садился вечером после ужина на кухне и начинал читать. Иногда целые поэмы по памяти. Кармен уходила спать, а я боролся со сном до последнего, часто там и засыпал, на скамейке в кухне.

По словам Марито, Ковбой давно мог бы уехать в Буэнос-Айрес и найти там какую только пожелает работу, но у него не получалось жить вдали от острова. «Вдали от реки», – говорил он. В 62-м году он переехал-таки в город, в квартиру, которую сняла для него венгерка, и нашел работу.

– Где-то у нас лежит одна его фотокарточка, где он в костюме и при галстуке, – самое странное, что ты могла бы увидеть за всю свою жизнь, – сказал Марито. – И что ты думаешь? Он и месяца не продержался. И после этого она его бросила. Это был первый раз, когда она его бросила.

Я сказала ему, что мы с Кармен как-то раз застали их, когда они занимались любовью.

– Она – самое лучшее и самое худшее, что есть в жизни дяди, – сказал Марито.

Позже я много раз обдумывала эту фразу. Как это может стоять рядом? Если кто-то делает нас счастливыми, а потом мы испытываем величайшие страдания, которые приносит тот же человек, как подвести итог, как сформулировать окончательное суждение о том, кто, сперва вознеся нас на небеса, потом свергает в ад? Ведь жизнь продолжается, и нет никакой возможности узнать, как бы оно было, если бы мы открыли другие двери, если бы мы не влюбились в того, в кого влюбились? В тот день я подумала: а скажет ли когда-нибудь Марито что-то подобное обо мне? И не задается ли он сейчас тем же самым вопросом? Вспоминая эти мысли сегодня, я вижу, что они в полной мере показывают, насколько бесполезны и абсурдны наши размышления о будущем. Я схватила его руку.

– Хочу быть самым лучшим, что будет в твоей жизни.

Он переплел свои пальцы с моими.

Мне очень хотелось спросить, в какие такие дела он замешан и почему его дядя сказал, что эти дела не позволяют ему со мной встречаться, но совсем не хотелось давать понять, что я их подслушивала.

Ковбой вышел на берег со стопкой поленьев в руках. Шел, отклонившись назад, поленья наполовину закрывали ему лицо. Он спустился в лодку, привязанную возле берега, и сгрузил поклажу на корму. И так несколько раз подряд. Лодка всё больше оседала под тяжестью груза, и когда над водой осталась только узкая полоска борта, он отвязал канат, забрался в лодку – в небольшое пространство, оставленное посередине, и взялся за весла. Нас он видел, но ничего не сказал.

Марито встал и спустился по ступеням, к воде.

– Груза у тебя что-то перебор, дядя, – крикнул он.

Ковбой ничего не ответил и пошел на веслах вниз по реке.

– Куда он? – спросила я.

Марито, судя по всему, не знал, что предпринять. Он то поднимался на пару ступенек, то снова спускался, не отрывая глаз от дяди.

– Если пройдет рейсовый, то потопит его. Он с ума сошел, – сказал он.

Ковбой удалялся. Над сложенными поленьями едва виднелся краешек его кепки, весла по бокам и узкая полоска лодки над водой.

Марито стукнул кулаком по перилам, взбежал по ступеням, по-прежнему не выпуская из виду дядю, и помчался вслед за ним по берегу. А я – за ним.

– Оставайся дома, – крикнул он мне, заметив, что я перебегаю мостик.

Я не послушалась.

За участком доньи Анхелы река делала изгиб, и на этом пятачке стоял заброшенный дом, собственность рыбацкого клуба. То, что когда-то было садом, теперь изобиловало острыми сучьями и торчащими пнями, буйная растительность сильно затрудняла сквозной проход, к тому же местами было топко. Между стволами деревьев мы видели идущую вниз по реке лодку. Туфли мои проваливались в топкую грязь, а намокшие штанины липли к щиколоткам. Марито двигался широкими шагами. Границей участка служила канава, он ее перепрыгнул. Как только ее перескочила я, мы услышали шум двигателя прогулочного теплохода. Марито ринулся к берегу.