Камень, ножницы, бумага

– Нет, – сказала я. – Она моя одноклассница, но не подруга. А он – тот самый «чубчик», которого изображала Кармен, когда я расстраивалась, что меня никто не приглашает танцевать, помнишь?

Марито остановился и обнял меня. Мы поцеловались.

– Да ты вся промокла, – сказал он, снял куртку, и мы оба спрятались под нее, как под зонтик.

И продолжили целоваться. Дождевые капли стучали о наш импровизированный зонтик, а мимо нас по улице с тихим шорохом, как огромные ящеры, проезжали машины.

Через час мы сидели за столиком в «Ла-Хиральде» на улице Коррьентес. Я позвонила домой и соврала. Сказала, что я в гостях у своей новой подруги, придумала ей имя, чтобы маме некуда было позвонить. И под предлогом, что матери моей подруги срочно понадобился телефон, я повесила трубку раньше, чем она успела спросить меня о чем-нибудь еще. Какая-то женщина с очень короткой стрижкой, прислонившись к стенке, задумчиво курила, не сводя с меня глаз. Я поняла, что мысленно она надо мной потешается. Марито выбрал столик возле окна, и я, вернувшись, села напротив него. На улице Коррьентес было полно народу. Люди бежали под дождем, сталкивались, толпились под эркерами, прячась от дождя. Яркие автобусы сменяли друг друга в свете театральных афиш, вокруг стоял гвалт, какая-то мешанина из громких голосов, криков, гудков автомобилей и музыки, доносившейся бог знает откуда. Я никогда не была в таком шумном, таком полном самых разнообразных людей месте. И поняла, что Марито привел меня за руку в самое сердце города, лишь малая часть которого была мне известна.

Мы заказали какао с хворостом и взялись за руки, переплетя пальцы.

– Ты что, раньше никогда не бывала на Коррьентес? – спросил Марито, когда нам принесли заказ.

Несколько раз я ходила с мамой в кинотеатр «Лос-Анджелес», но это было несколько лет назад, и к тому же мы наверняка не проводили на этой улице больше времени, чем могло потребоваться, чтобы сесть в такси. Зато Марито никогда не был в кинотеатре «Лос-Анджелес».

– Ну как же так, как ты можешь не знать Коррьентес? – удивлялся он.

Я пожала плечами.

– Ты как будто иностранка в собственной стране.

Толстуха в зеленом свитере, слишком облегающем ее телеса, подошла к нашему столику спросить сигарету. И пока Марито нащупывал в кармане рубашки пачку, вызывающе склонилась над ним. Раньше я никогда не видела, чтобы он курил. Она прикурила и выдохнула поверх нас струю дыма, не отводя взгляда от Марито. От нее разило табаком. И пошла прочь, важно, как кошка, раскачивая своим огромным задом в мокрых, облепивших его джинсах.

– Какое хамло, – сказала я.

– Почему? – откликнулся Марито. – Далеко не у всех есть деньги, чтобы купить что хочется.

В очередной раз он обвинил меня в том, что я нахожусь в пузыре. Стал говорить, что многие люди живут вовсе не той жизнью, к которой я привыкла. Я прекрасно об этом знала, монашки в школе постоянно напоминали, что нам следует неустанно благодарить Бога за то, что мы родились в состоятельных семьях, и при этом с первого класса вдалбливали в нас, что легче верблюду пролезть в игольное ушко, чем богатому попасть в царство Божие. Слова Марито вновь дали мне понять, что я не принадлежу к его миру, как будто бы он и толстуха находились по одну сторону некой стены, а я – по другую. Сейчас мне кажется, что именно в тот вечер было положено начало длинному разговору, который мы с ним будем вести еще долго, некому диалогу, в ходе которого я неизменно буду чувствовать, что он меня осуждает.

Мы провели в «Ла-Хиральде», как мне показалось, не более двух часов. Марито всё время поглядывал в окно, его взгляд перемещался от меня к входной двери, а потом обегал один за другим столики в кафе. Раньше, на острове, я всегда видела его либо сосредоточенным на рыбалке, либо погруженным в наши разговоры, со взглядом пытливым и спокойным и той свободой в движениях, которой я так восхищалась. Я не узнавала того Марито, что видела перед собой, – рассеянного, раздраженного. Казалось, он был обеспокоен всем, что нас окружало, всеми людьми, что входили и выходили из «Ла-Хиральды».

Спустя какое-то время он проводил меня до автобуса. Расставаясь, мы не поцеловались. Через заднее окно автобуса я видела его на остановке – в красной куртке, на тонких ногах, с напряженным, неузнаваемым лицом. Он взмахнул на прощанье рукой, я ответила ему тем же, а потом прижалась губами к холодному стеклу. Я почувствовала такое счастье, когда он пришел встретить меня после школы, а теперь не знала, что мне о нас думать. По улице от одного укрытия к другому бежали пешеходы без зонтиков. На остановках в автобус садились мужчины и женщины с мокрыми, прилипшими к головам волосами, их влажные свитера пахли сыростью. И я задавалась вопросом: есть ли у них что-то на ужин этим вечером, ждет ли их дома сухая и теплая постель, ждет ли их кто-то, кто обнимет и подарит ощущение, что жить на этом свете стоит? У меня появилось такое чувство, что в каком-то смысле я увидела их впервые.

5