Камень, ножницы, бумага

Несмотря на то что она сидит очень близко к открытому огню, она все еще почти не чувствует своих рук. Ее пальцы приобрели красный, а затем синий оттенок после того, как она счистила ими весь снег с надгробия Генри. Не сделай она этого, посетители никогда бы не нашли его, а ей нужно, чтобы все шло своим чередом. Есть причина, по которой она пригласила сюда на эти выходные именно их.

Робин помнит, как умер Генри.

— Мне нужно, чтобы ты пришла.

Это все, что он сказал, когда позвонил. Ни «привет», ни «как дела?». Всего пять коротких слов. Мне нужно, чтобы ты пришла. Не было необходимости объяснять куда, хотя они очень долго не общались. Не было необходимости объяснять, почему, хотя он это сделал.

— Я болен, — добавил он, когда она не ответила.

Это оказалось сильным преуменьшением.

Она знала, что Генри к тому времени продал свою лондонскую квартиру и постоянно обитал в своем шотландском убежище. Он всегда был отшельником, предпочитавшим уединение. Только она никак не ожидала, что именно к ней он обратится в трудную минуту. Но в тот момент отсутствие кого-либо рядом оказалось тем немногим, что их объединяло. Писатели способны создавать самые сложные и популярные миры, оставляя себе порой лишь крошечный кусочек. Некоторым лошадям нужны шоры, чтобы делать то, что у них получается лучше всего, — выигрывать скачки. Им нужно чувствовать себя в одиночестве и ни на что не отвлекаться. Некоторые авторы такие же; это уединенная профессия.

Молчание не может быть неправильно понято. Это один из девизов Робин. Но поскольку она не отвечала, под треск телефонной линии снова заговорил Генри, чтобы затем повесить трубку.

— Я умираю. Хочешь, приходи, не хочешь, не надо. Только никому не сообщай.

Закрыв глаза, она все еще может услышать те прерывистые гудки.

Позже он объяснил, что у него просто закончилась мелочь для больничного телефона-автомата. Настаивал, что он не был намеренно драматичным или грубым. Робин ему не поверила. Никогда не верила. Но все равно села в машину, потому что жизнь может быть такой же непредсказуемой, как и смерть.

Она не узнала мужчину, сидевшего на краю больничной койки. Его последняя официальная фотография была сделана по меньшей мере десять лет назад. Генри серьезно постарел. Фирменный твидовый пиджак выглядел слишком большим, словно принадлежал кому-то другому, шелковый галстук-бабочка отсутствовал, и все, что осталось от копны седых волос, — это несколько тонких прядей, зачесанных на розовую лысину. Казалось странным, что его лицо больше не кажется ей хорошо знакомым. Но ведь люди постоянно теряют связь. И не всегда расстояние оказывается решающим фактором в таких вопросах. Даже соседи, живущие бок о бок, не всегда знают имена друг друга.

Приветствия не последовало. Никаких объятий. Никакой благодарности.

— Я хочу домой, — вот и все, что он сказал.

Робин наблюдала, как Генри подписывает бланки авторучкой, которую достал из внутреннего кармана пиджака. Его трясущиеся пальцы так сильно вцепились в корпус, что казалось, костяшки вот-вот прорвутся сквозь тонкую, как бумага, кожу. Она молча ждала, пока он заполнял различные заявления, подтверждающие, что он покидает больницу вопреки медицинским рекомендациям.

Больница находилась более чем в часе езды от Блэкуотера, и они просидели в тишине всю дорогу по извилистым горным дорогам. Вернувшись в часовню, которую он превратил в дом, Генри проковылял в гостиную-библиотеку, жестом приглашая ее следовать за собой. Затем открыл потайную дверь в задней стене книжного шкафа. Робин не была впечатлена — она видела это раньше, — но он впервые позволил ей попасть внутрь кабинета.

Она уставилась на белых кроликов, которые, казалось, были повсюду. Их изображения мерцали на обоях, прыгали на римских шторах; на диванных подушках были пришиты соответствующие уши и хвосты, даже на одном из витражей виднелся кролик.

Затем она заметила клетку в углу комнаты. Достаточно большую, чтобы вместить маленького ребенка. И она не пустовала.

— У тебя есть домашний кролик? — удивилась Робин, уставившись на существо.

— На самом деле скорее компаньон. Я очень люблю белых кроликов.

— Я заметила, — ответила она, снова оглядывая комнату. — У него есть кличка?

Он улыбнулся.

— У нее. Я назвал ее Робин.

Робин не могла сообразить, как ей реагировать.

— Почему?

Его улыбка испарилась.

— Она напомнила мне тебя.

Генри прошаркал к столу и опустился на стул.