Камень погибели

– Может, какой-нибудь да́оцзя́[38] бежал сюда из Гуандуна и привез культ с собой? – предположил Цзяньян-гоче, пока они созерцали пугающие изваяния самой Матери драконов, единой в трех лицах – невесты, матери и смерти.

Страшна была Мать драконов и наводила нечеловеческий ужас – до такой степени, что лицо ее прикрыли накидкой, чтобы под взглядом ее не каменели и не умирали люди. Как иногда бывает в китайских храмах, даосское святилище содержало в себе черты как даосских верований, так и буддизма. Были тут и четыре Небесных царя, и хранитель буддийского закона Вэйто́ с мечом из монет в руках – но все они робко жались в сторонке, не в силах выдержать убийственный взор Матери драконов. И только всемилостивая Гуаньинь сидела прямо напротив чудовищной богини, лишь она могла усмирить и утихомирить эту стихийную мощь, уговорить ее не делать зла людям.

– В России говорят – добро побеждает зло, – заметил Ганцзалин. – А вот в Китае зло побеждают деньги. Деньги в Китае побеждают и зло, и добро, и все остальное. Нет существа, которое устояло бы перед властью денег – даже если ты бессмертный-сянь.

* * *

В конце концов, путь до Ичана на джонке занял у них почти месяц, что в создавшихся условиях, вероятно, можно было считать рекордом. Путь этот прошел без приключений – и слава Богу, как сказал Нестор Васильевич, потому что вовсе не в поисках приключений отправились они из Пекина в Тибет.

В Ичане им снова повезло – видимо, ангел-хранитель Загорского немного пришел в себя и расправил крылья. От Ичана до Чунцина ходил только один пароход, который назывался «Шутунлун» и как раз стоял на причале в ожидании очередного рейса.

– Ну, тунлун – это понятно, это передаточное колесо, то есть, собственно, колесный пароход, – сказал Загорский. – А что за иероглиф «шу», что он означает?

И он посмотрел на Ганцзалина.

– Шу – это древнее княжество, которое было на месте провинции Сычуань, – объяснил Ганцзалин, несколько гордясь своей образованностью – редкий случай, когда он превзошел хозяина.

– То есть «Шутунлун» – это на самом деле просто «Сычуаньский пароход»? – уточнил Загорский.

Ганцзалин пожал плечами, что надо было понимать примерно следующим образом: скорее всего, именно так, но что там на самом деле, не знает даже Будда, потому что неизвестно, что могло прийти в голову иностранцам, которые этот пароход сначала построили, а потом его назвали.

Но на этом загадки не кончились. Капитана парохода, как сообщили им на пристани, звали Пу́лан Тянь.

– Пу́лан Тянь? – озадаченно переспросил Загорский. – То есть что-то вроде «По́ля португальской орхидеи»? Странное имя для китайца, очень странное. Впрочем, китайцы себе такие имена придумывают, что индейские прозвища вроде Соколиный глаз или Роза Омахи кажутся именами древнеримских сенаторов.

Однако все очень быстро выяснилось. Капитан, конечно, оказался не жителем Поднебесной, а иностранцем. Пулан Тянь же было его китайским прозвищем, а настоящее имя – Сэмюэл Корнелл Плант – выдавало в нем чистокровного британца. Судя по его виду, был он настоящим морским – точнее, речным – волком. Широкое круглое лицо, седеющие усы, уверенный взгляд прищуренных глаз. Как и положено человеку его профессии и звания, он отличался плотным сложением, но одевался при этом почти щегольски.

Пароход Планта был торговым, и брать пассажиров на борт он категорически не хотел. Загорский предложил капитану весьма соблазнительную сумму, но тот проявил необыкновенное упрямство.

– Я делаю бизнес, и мне совсем не нужно, чтобы под ногами у меня путались пассажиры, – заявил Плант. – Любители праздных путешествий могут спуститься до Шанхая и там сесть на прогулочный морской пароход.

Услышав такой ответ, Ганцзалин, который присутствовал при разговоре, пришел в неистовство и заскрипел зубами. Бедный капитан даже не представлял, какой опасности он подвергался в этот момент.

– Мой хозяин господин Загорский – великий человек, и вы сильно пожалеть, если не брать его на борт! – грозно заявил он на своем чудовищном английском.

Нестор Васильевич хотел было одернуть помощника, но тут разговор принял совершенно неожиданный оборот.

– Загорский? – переспросил капитан озадаченно. – Уж не Нестор ли вы Загорский, о котором столько было разговоров в дни моей молодости?

Оказалось, что Плант в девяностые годы прошлого, XIX века служил в Персии и водил там судно по реке Карун. И вот тогда-то он и наслушался историй про таинственного русского офицера Нестора Загорского, чье имя к тому времени успело уже обрасти легендами.

– О вас рассказывали как о человеке, спасшем шахиншаха Насер-ад-дина от его собственного сына заговорщика Зэллэ-эс-султана, – говорил капитан, с интересом поглядывая на Нестора Васильевич. – В рассказах этих вас представляют просто средневековым воином, поразившим дракона…

– Ну, Зили-султан едва ли сравнится с драконом, – засмеялся Загорский. – Но дело, действительно, было неординарное.

Они еще немного поговорили об Иране, о безвременной смерти шахиншаха, о том, как изменилась там жизнь за минувшие годы.