Камень погибели

– К тому, что человек все меряет по себе. Брат Цзяньян – карлик, и ноги у него в два раза короче нашего. Это значит, что и двигается он в два раза медленнее. Так что быстрее будем, а не в три месяца.

Брат Цзяньян оскалился и сказал, что Ганцзалин – ослиное яблоко: снаружи блестит, а внутри одна дрянь. Ганцзалин в ответ рявкнул, что когда он отрежет Цзяньяну-гоче язык, тогда станет ясно, кто на самом деле блестит, а кто полон дряни. Однако Нестор Васильевич его охладил.

– В данном случае, как это ни печально, должен признать правоту брата Цзяньяна, – сказал он. – Во-первых, ты забыл про его посох-ходули. Во-вторых, если он едет на муле, нет никакой разницы, какой длины у него ноги. Ты ведь, надеюсь, не рассчитываешь, что мы пойдем пешком?

Помощник его на это ничего не ответил, но, судя по всему, в очередной раз остался при своем мнении. Да, кажется, ему было и не до расчетов сейчас – они въезжали на его родину, Чэнду. И хотя сам Ганцзалин заявил, что настоящая его родина – это Сиань, а в Чэнду он только родился, все-таки это было не совсем так. На родине предков в Сиане Ганцзалин ни разу не бывал, а в Чэнду провел детские и юношеские годы. И, кроме того, было у него тут еще одно дело…

Глава девятая. Индейцы Тибетского нагорья

Старое кладбище в пригороде Чэнду казалось полузаброшенным, хотя на нем продолжали хоронить людей и, более того, за могилами следил особый хранитель. Нестор Васильевич и Ганцзалин сейчас молча стояли возле прямоугольной серой стелы в рост человека. На ней было высечено только имя – Чжу Хуа́ – и годы жизни – 1855–1874.

– Сегодня ровно сорок лет со дня ее смерти, – сказал Загорский. – Удивительно, что именно сегодня ты снова оказался рядом с ней.

– Мыслями я всегда с ней, – отвечал Ганцзалин. Обычно суровые черты его лица странным образом разгладились, оно теперь казалось молодым и беззащитным.

– Именно это люди на западе и называют любовью, – проговорил Нестор Васильевич.

– На востоке – тоже. И еще это зовется верностью.

Загорский задумчиво смотрел куда-то вдаль.

– За что ты ее полюбил? – вопрос прозвучал странно, но Ганцзалина он, кажется, не удивил.

– За доброе сердце, – сказал он. – За живой ум, за очарование. За то, что лучше ее не было на всем свете.

Он положил на могилу цветы ее родины – бело-розовые пятилепестковые гибискусы.

– Она любила розы, – Ганцзалин не отрывал глаз от цветов, как будто надеясь, что среди легких их лепестков явится ему образ возлюбленной.

– Она и сейчас их любит, – отвечал Загорский. – Гибискус – божественный цветок. Может быть, она стала их духом-покровителем. Может быть, просто феей. А, может быть, ждет тебя где-то в Саду царицы Сиванму́ в маленьком домике, увитом цветами.

– Думаю, ждать осталось недолго, – сказал Ганцзалин. – Но меня волнует одно – она там вечно юная, а я явлюсь к ней стариком.

– Нет, – отвечал Нестор Васильевич, – ты явишься к ней юношей, таким, как был, когда вы только встретили друг друга.

Ганцзалин помолчал, потом поднял на него глаза.

– Иногда мне кажется, господин, что вы знаете все не только на этом свете, но и на том…

– Ну, все не все, но кое-что наверняка, – сказал Загорский и, нахмурившись, поглядел на часы. – Однако где этот бездельник Цзяньян-гоче?

– Наверняка покупает лестницу, чтобы сподручнее было карабкаться на горы, – неожиданно ухмыльнулся Ганцзалин.

Но насмешливое это предположение никак не соответствовало действительности. Брат Цзяньян, разумеется, и не думал ни о каких лестницах. Как природный тибетец и человек во всех отношениях опытный, он лично отправился покупать мулов.

– Почему мулов? – спросил его Ганцзалин. – От Чуньцина мы отлично ехали на верблюдах.

– Верблюд любит большие ветки с листьями, весной в горах этого нет, – отвечал карлик. – А мул себе пропитание везде отыщет.

– А я вот слышал, что можно и весной на верблюдах по Тибету путешествовать, – упорствовал Ганцзалин.

– Можно, – согласился Цзяньян-гоче. – Только эти верблюды должны есть мясо. А плотоядных верблюдов не так уж много, проще мулов купить.

Вот так и вышло, что тибетец, взяв нужную сумму у Загорского, отправился покупать мулов. Помимо этого, надо было купить вяленого и сушеного мяса, муки, чая, ячьего жира и других припасов. Кроме того, нужны были палатки для ночевок и теплые тибетские чубы[39], способные защитить путешественников от лютых горных ветров. Всего этого Ганцзалин тоже не понимал.

– Зачем так нагружаться? – спрашивал он. – Серебряных денег у нас довольно, так что все купим в дороге.

Карлик объяснил, что, во-первых, много продуктов у тибетцев уходит на обязательные приношения монастырям, так что люди сами живут впроголодь, и продавать им часто бывает нечего. Во-вторых, тибетцы к чужакам относятся настороженно и, даже имея лишние продукты, не торопятся их продавать. И, наконец, куплю-продажу между местным населением и чужаками не очень-то поощряют власти. Иной раз, чтобы что-то где-то купить, приходится обращаться к губернатору за письменным разрешением.