Камень погибели

– У Будды свой счет, – туманно отвечал карлик. Потом подумал и добавил. – А вообще простираются, конечно, не всю дорогу – обычно только возле разных священных мест: гор, озер, некоторых монастырей и при входе в саму Лхасу.

В Я-ане путники впервые увидели народность цян.

– Цяны – древнейшая из народностей Поднебесной, – не без гордости заметил Цзяньян-гоче. – Считается, что именно от них пошли тибетцы.

По улицам города ходили люди в льняной одежде белого и синего цветов, поверх которой они надевали что-то вроде жилетов из овчины. Многие представители цивилизованных стран были бы удивлены, узнав, что женщины здесь носят тюрбаны, а мужчины повязывают голову платками, как старинные морские пираты. По вороту и по рукавам одежды цяны пускали красивую вышивку, на ногах носили туфли с заостренными носами.

Загорского заинтересовали каменные башни из булыжника, в высоту достигавшие нескольких десятков метров. Сначала он предположил, что это какие-то культовые сооружения, но брат Цзяньян сказал, что это дома, в которых живут местные богачи. Дома эти очень крепкие и не разрушаются столетиями. Жилища для людей попроще делаются из дерева.

Тибетец, кроме того, заметил, что среди прочих достопримечательностей особенно славятся яаньский чай и перец хуацзя́о.

– Подумаешь, – сказал Ганцзалин, – хуацзяо растят по всей Сычуани, а чай – по всему Китаю.

– Да, – отвечал карлик, – но здесь особый чай и особый перец.

В местные монастыри – Вечной радости и Небесной крышки – они не поехали, решив сэкономить время.

– Я бы с гораздо большим удовольствием свернул на юг и добрался до гор Эмэ́й, – сказал Нестор Васильевич.

– А что там, в Эмэй? – с подозрением спросил брат Цзяньян.

Ганцзалин объяснил ему, что наряду с горами Сунша́нь и Уданша́нь горы Эмэ́йша́нь считаются центром китайских боевых искусств, в первую очередь – внутреннего направления. Карлик махнул рукой – это он знал и так, он просто думал, что там есть что-то особенно важное лично для Загорского.

Однако ни в какой Эмэйшань они, конечно, не поехали – для этого пришлось бы сильно отклониться от маршрута.

– Мы едем в Лхасу, – сказал карлик решительно, – а все остальное подождет.

Следующим на их пути был город Канди́н. Он располагался на Западно-сычуаньском плато на высоте трех с половиной тысяч метров над уровнем моря. Вокруг вздымались заснеженные горные пики, покоряя воображение неприступной красотой.

По дороге в Кандин они перешли мост Лудинця́о у горы Луди́н.

– Настоящее название этой горы – Ягсамка́, – уточнил брат Цзяньян.

– Это еще почему? – прищурился Ганцзалин.

– Потому что так ее зовут тибетцы, – ответствовал карлик. – Тут половина населения тибетцы.

– Какая разница, сколько тут тибетцев и как они зовут эту гору, если она стоит на территории Китая, – хмыкнул китаец. – Вот когда она перейдет к Тибету, тогда зовите ее хоть Панчен-ламой, а до тех пор она будет зваться горой Лудин.

Нестор Васильевич заметил, что вряд ли в ближайшем будущем гору Лудин и город Кандин отдадут Тибету – уж слишком тут красиво.

И действительно, город стоял в окружении гор, именуемых Да́сюэша́нь, то есть Горы великих снегов. Прямо посреди города журчали горные речки и ярко зеленели склоны с пасущимися тут же лошадьми и мулами. Рядом из-под земли били знаменитые горячие источники. К этим источникам люди приезжали за сотни километров, потому что они обладали необыкновенными целебными свойствами.

– И кухня здесь чисто сычуаньская, – сказал Ганцзалин, отведав здешнего вяленого мяса с кислой капустой и свиную рульку.

– А что это за червячки? – спросил карлик, тыкая палочками в курицу с какими-то корешками.

– Темнота тибетская, – насмешливо сказал Ганцзалин по-русски и, перейдя на китайский, объяснил. – Это не червячок, это дунчу́нсяцха́о. Такое особенное растение, зимой похоже на корешок, летом – на червячка.

Но особенно порадовали хуэйское сердце Ганцзалина бараньи шашлычки и холодная прозрачная лапша, которую готовили рядом со здешней мечетью.

К сожалению, здесь почти не было свежих овощей и фруктов, исключая местную вишню.

* * *

После Кандина дорога не опускалась ниже трех с половиной тысяч метров. Они пересекли несколько рек, прошли живописный город Да́очэ́н, который карлик не преминул назвать по-тибетки – Дабба́, миновали три знаменитых горных пика, посвященных буддийским божествам. За пиками начались леса и пастбища, на которых выпасали коней местные тибетские племена. Здесь уже на нормативном китайском языке почти никто не говорил, общаться можно было только по-тибетски и на сычуаньском диалекте. Впрочем, у наших путников это трудностей не вызвало, поскольку для Цзяньяна-гоче тибетский был родным, а Ганцзалин, родившийся в Чэнду, свободно говорил на сычуаньском диалекте.

Влияние Тибета здесь было уже очень сильным, оно сказывалось даже на местной кухне. Главными блюдами тут оказались паровые пампушки маньто́у, цза́мпа, здесь вовсю пился тибетский чай – часуйма́, а также вино из ячменя и суа́ньна́й – напиток, отдаленно похожий на кумыс. Королем местной кухни считалось мясо яка с картофелем.