Камень в моей руке

Стоял, в нерешительности переминаясь с ноги на ногу. А она с любопытством разглядывала меня, словно какой-нибудь музейный экспонат. А потом достала карманное зеркальце, встряхнула кудряшками, кокетливо улыбнулась своему отражению и поманила меня пальцем, приглашая за стол.

Она сидела на единственном в комнате стуле, так что мне пришлось сесть прямо на пол. Так, наверное, ощущает себя взрослый, который понарошку пьет чай в детской комнате в компании плюшевого медведя и старой куклы, натужно пытаясь изобразить интерес к игре. Пигалица сидела с прямой спиной, как на приеме у английской королевы. Поймав ее насмешливый взгляд, я смущенно отвел глаза.

— Ну, рассказывай, — наконец, потребовала она. — За что мадам отправила тебя в подземелье?

— Режим нарушил. Меня застукали ночью в коридоре, когда я шел из уборной.

— А ты разве не боишься Стеклянной Баронессы? — вытаращила глаза она. — Утащит в застенки и выпьет всю кровь!

— Стеклянная Баронесса? Ну-ну. Кажется, мы с ней встречались. В библиотеке, ночью. В полнолуние. Кстати, как книги, интересные?

— Вот так, из-за одного-единственного профана, который всюду сует свой нос, и рушатся легенды, — с притворной грустью вздохнула она, театрально закатив глаза. — Не зря тебя в подземелье упечь собирались! Ясно сказано же: ночью по замку бродить запрещено! Стеклянная Баронесса что, по-твоему, не человек? Может она прогуляться? Или должна всю жизнь так и просидеть в этой дурацкой башне?!

— Кто ты на самом деле?

— Я — призрак замка, — усмехнулась она. — Но ты можешь звать меня просто Дита. Кстати, это, кажется, ты обронил? — и она, улыбаясь, протянула мне флейту.

Отворилась дверь, и в комнату с огромным подносом ввалился Гуннар. Бросив быстрый взгляд на маленькую хозяйку, он с каменным лицом стал накрывать на стол. Я смотрел и не верил своим глазам: на блюде возвышалась гора пирожных, посыпанных сахарной пудрой кексов, облитых шоколадом эклеров и сдобных булочек с маком и корицей. Бруно при виде такого изобилия точно бы хватил удар.

— Это все — тебе? Тебе одной? — изумился я. — Я в Шварцвальде уже несколько месяцев, и ничего, кроме овсянки и плесневелого хлеба, не видел.

Она лишь пожала плечиками и, отломив маленький кусочек печенья, обмакнула в чай.

— Если бы мы не подобрали тебя там, в подземелье, ты уже, скорее всего, был бы мертв. Хотя Гуннару эта шалость пришлась не по душе. Так что ты в долгу передо мной. Не забывай об этом. Будет теперь хоть с кем словом перекинуться. Гуннар ведь немой. Да если б и мог языком ворочать, то не сумел бы и двух слов связать, дубина неотесанная. Уж сколько я билась, пытаясь научить его читать — ни с места. Имя свое нацарапать может — и то хорошо. А ты? Любишь читать?

Я кивнул.

— Я так и знала! — от радости она даже в ладоши захлопала. — Это просто удача! — и затараторила, как сорока. Кажется, она перечитала все книги в библиотеке: причем без разбору, все, что попадалось под руку, от «Критики чистого разума» до «Одиссеи капитана Блада». Книги были ее спасением от скуки, дверью в неизведанные миры. День за днем она проживала тысячи чужих, полных приключений и опасностей жизней, страдала, влюблялась, плакала, смеялась. Она рассказывала о книжных героях так, словно они были ее старыми друзьями и только вчера заходили на чай. И если уж на то пошло, это скорее я, обритый наголо очкарик в бирюзовой пижаме, который невесть как оказался в ее кукольной гостиной, мог сойти за вымышленного персонажа, чем Гермиона Грейнджер, которую она превозносила до небес.

На лестнице послышались торопливые шаги. Ее лицо сразу вытянулось и побелело.

— Это она! — зашептала она. — Спрячь его, живо!

Гуннар схватил меня за воротник, как тряпичную куклу, и затолкал в платяной шкаф. Там висели платья Диты — штук сто, наверное, и тонко пахло лавандовым мылом. В спешке он притворил дверцу неплотно, через узкую щель пробивался свет. В комнату, как снежный буран, ворвалась мадам Фавр.

— Предупреждаю: сегодня ночью никаких прогулок! Сбежал опасный пациент. Пока мы его не поймаем, покидать башню запрещено.

— И сколько мне придется сидеть взаперти?

— Ровно столько, сколько потребуется, — отчеканила старшая сестра.

— А если ослушаюсь — тоже запрешь меня в карцер или упрячешь в подземелье? — насмешливо спросила пигалица, хотя в дрожащем голосе уже закипали слезы.

— Рискни — и узнаешь, — ответила та и удалилась — спокойная, несгибаемая.

— А смелости тебе не занимать — первый раз вижу, чтобы кто-то осмелился таким тоном отвечать старшей сестре! — присвистнул я, вываливаясь из шкафа, как только за мадам Фавр захлопнулась дверь. — Одного не могу понять: как тебе это сходит с рук?

Дита промолчала, помешивая чай в кукольной чашке. Я уселся за стол и взял пирожное. После нескольких месяцев на больничной баланде и пяти дней в карцере на хлебе и воде оно показалось оглушительно, приторно сладким. Я поморщился и отодвинул блюдце. Ну, что за чертова клиника — даже любовь к сладостям отбили.

— Как ты стала Стеклянной Баронессой?